"Михаил Анчаров. Записки странствующего энтузиаста" - читать интересную книгу автора

мужчина-поэт пишет стихи про воображаемую любовь, а женщина-поэт - про ту,
какая есть на самом деле.
- Про что хохот? - спросила Ирина.
А как рассказать про стихи, из которых ни одного слова не произнесешь?
Хорошо это или плохо?
Откуда мне знать, если даже Пушкин не знал.
Видно, все зависит от того, что в этих стихах слышишь - площадную брань
или свирепый хохот первого шага.
Как написал поэт для поэтов Велимир Хлебников: "Вер спор - звук воль".


29

Дорогой дядя!
Как поднимались по лестнице, я не запомнил. Как в комнату пришли, тоже
не обратил внимания, но я хорошо помню мастерскую, какое было впечатление.
Мастерская была на самом верхнем этаже дома, а впечатление было, что подвал.
Потому что стеклянная крыша, предназначенная для мастерской, вся была забита
фанерой. Только в одном месте было окно, откуда падал свет на натурщицу и на
мольберт, где он эту натурщицу писал. Некоторое время он писал при нас. То,
что было на холсте, было не похоже на натуру. Понятно, что сидела та же
самая натурщица, но картина была совершенно другая какая-то. У нее не было
задачи быть похожей на натурщицу. То ли подмалевок какой-то, который потом
будет похож на натурщицу, то ли он так оставит - было непонятно. Но главное
не это. Главное, что все было серое, пыльное. Фанера изнутри была выкрашена
в серый цвет, холсты стояли у стенок тыльными сторонами наружу, свет был
пыльный и серый, луч света пыльный, натурщица пыльная, холст пыльный, роба
художника была серая, полы серые, и живопись зеленовато-серая. Я у него
спросил:
- Вы, наверно, вначале только напрягаете цвет? А потом делаете его
обыкновенным? Реальным?
А он меня спросил:
- А что значит напрягать цвет? А я его спросил:
- У вас есть задача сделать потом картину похожей на натуру? Или нет?
Он сказал:
- Нет.
Я не хотел выглядеть дураком и не стал дальше расспрашивать.
А на улице солнечный день - яркий непереносимо, зелени полно, а здесь
все серое, как в паутине. Даже не серое, а серо-зеленоватое. Я подумал, что
если это и есть живопись - то мне не надо. Я жить хочу.
А он принял меня за сочувствующего, потому что я пришел с его ученицей,
и потому говорил обыкновенно. Он не знал, что я ее уже переубедил до того,
как сюда прийти, и она заранее была на моей стороне.
Потом натурщица ушла, и мы вместе вышли в соседнюю маленькую комнатку,
где он жил. Там было окно, и тоже было все серое. Но это все было серое
потому, что все было голо и нищета.
Потом пришла жена, худая, с выпирающими скулами и верхними зубами - а
видно, была красивая - и сказала, что сейчас даст ему поесть. А на столе
лежало яблоко, которое он рисовал, и я подумал:
"Зачем рисовать яблоко?" А жена дала ему поесть. В жестяной миске,