"Михаил Анчаров. Записки странствующего энтузиаста" - читать интересную книгу автора

Один отвечал "чистоту", другой - "ноги", кто что. Ну и с остальным так.
Я подумал - какого черта, а если всерьез? Надо же в себе разобраться.
Помню, на вопрос -"ваше любимое блюдо" я долго искал ответ, перебирая
шашлыки и пирожные, пока не понял, что все надоедает, и что единственное
блюдо, которое я бы мог есть каждый день, - это клюквенный кисель с батоном.
Так и написал. А перебирая знаменитых литературных героев и отыскивая
любимого, я выбрал литературно непрестижного и порядочного пьяницу и написал
"Атос", потому - что он был граф де-ля-Фер и товарищ. Ну а на вопрос "что вы
больше всего цените в женщине?" я, не задумываясь, ответил -"мужество".
Это был единственный такой ответ, и все удивились.
Я и сейчас так думаю, дорогой дядя. Все остальное у нее есть в избытке.
А теперь мне приснился тягостный сон про незнакомых мне женщин, у
которых я будто бы имел успех, но хотел от них невозможного - товарищества.
А они в жизни достигли почти всего, чего им хотелось, и без этой зауми и
нелепых ожиданий. И они надо мной сожалительно посмеивались, и я, неудачник,
расставался во сне и с этой иллюзией, и проснулся в тяжелой тоске.
Вот почему я тогда, в поезде, растерялся и стал думать, о чем я буду
говорить читателям в Тольятти, зашутовал, стал дурачиться, будто хотел
отогнать что-то, мне тогда еще не понятное.
А повод-то был пустяковый - прощание с молодостью, с любовью и тем,
чего ждал от нее. Мы ехали... ехали... Вагон вежливо постукивал, сумерки
сиренево густели, я никого из них не знал, и мы ехали в незнаемое. Поэзия
всегда туда едет.
В то лето сердце выстукивало джаз. Выступал джаз Коралли, и в нем пела
певица, которую почти еще не знали тогда - ее звали Клавдия, фамилия -
Шульженко. И все сходили с ума, когда она пела - "Эх, Андрюша, нам ли быть в
печали... Пой, играй, чтобы ласковые очи, не таясь, смотрели на тебя".
Ночное радио, музыка из чужих окон. И генеральша, почему-то с южным
прозвищем Буба, вела по двору на поводках двух доберманов. Она была
генеральша еще дореволюционная, была худая, как зонтик, чулки у нее были
перекручены. Чем она кормилась, было неизвестно, но два черных добермана
тянули ее за собой и лоснились, как браунинги.
Она в давние времена сочиняла слова для песенок, которые Клавдия
Шульженко в белой матроске с гюйсом, но без тельняшки пела в каком-то
подвальчике. Мне об этом рассказал Эрик, с которым я внезапно подружился в
то лето, потому что у него была большеротая насмешливая улыбка, морской
кортик в кухонном столе, и однажды он, проходя мимо магазинчика, где
продавали вино в розлив, сказал мне: "Выпьем по бокалу "рислинга"". Мы были
такие взрослые.
Мы спустились по ступенькам в темное помещение с ослепительным запахом
бочек и вина, и нам налили что-то дико кислое и некрепкое. Но когда мы вышли
на солнечный тротуар, над которым свисала листва, просвечивающая, как
транспарант, то во рту и в носу остался вкус и запах вина, и это было такое
счастье, что я понял - этого больше не будет никогда. Эрика потом убили на
войне, а я живу и пишу все это. Я знал о тайне Эрика: он считал, что
человечество поехало не туда, когда изобрело шахматы. Весь остальной
бедлам - только последствия. Что ему сделали шахматы, я не знаю, но вот его
аргументы.
Людям без правил поведения жить нельзя. Правила, они как дорожные
знаки, - чтобы каждый выжил. Это попытка элементарной гармонии.