"Михаил Анчаров. Записки странствующего энтузиаста" - читать интересную книгу автора

ней приросла икроножная мышца, которая выступает по обе стороны кости
плавными пузырями. Но так как пузыри несимметричные, то и приходится их
гонять по рисунку вверх и вниз, на глазок, чтобы получилась не карикатура
ноги, а нога. И тут оказалось, что край наружного пузыря как бы продолжается
в крае внутренней щиколотки. То же самое и со второй линией - от внутреннего
края колена к наружной стороне щиколотки. То есть эти пересекающиеся, как
ножницы, волосные линии, которым не было оправдания ни в анатомии, ни в
"обрубовке", точно и без всяких хлопот выстраивали мне ногу. И так далее и
так далее. То есть, как система координат эти линии уже работали. Подошел
профессор и кивнул. - Хорошо строишь, - сказал он.
Я тоже кивнул. Неужели не видит? Нет. Не видит. Линии множились и
строили мне фигуру.
Я обнаглел. Я уже не проводил по одной волосной еле видной линии, я
действовал сразу пучками, тоже еле видными, как туман. И вот, когда пучок
пересекал пучок, то на скрещении туманов образовывались пятнышки - сдвоенные
слои "туманов".
Слава богу, что не стал вытирать их ластиком. Я решил, что сделаю это
потом. Главное -это построение. Но когда я потом взглянул на эти пятнышки, я
обнаружил, что они начинают образовывать тени.
Я не рисовал теней. Они образовывались сами. Мимоходом. В процессе
построения. Каждый рисовальщик знает, как трудно моделировать, лепить живую
плоть тенями, особенно если они легкие, если они полутона. А неверно
положенная тень, - это неверно изображенная форма, которая эту тень
образовала. Вот и гоняют эти легкие тени выше, ниже и меняют их контуры в
надежде, что зритель сам догадается, какая форма слегка или сильно от света
отвернулась. А если свет ровный, рассеянный? А если при первом взгляде живая
плоть - это блин? При первом. А при втором - видно, как эта плоть
божественно лепится. Сколько скрытых художниковых слез пролито! А у меня
моделировка получалась сама. Сама! Я о ней не заботился. Я только строил
форму по каким-то неведомым линиям, а тени сами скапливались, одновременно,
в уголке глаза и в уголке рта - когда я нахально перекинулся на гондольерово
лицо.
А ракурсы? Если протянуть руку или ногу вперед, то даже на фотографии
они выглядят коротышками. А в натуре из-за одних бугров мышц выглядывают
другие бугры, и от этого силуэт усложняется еще больше. И от этих мучений я
был избавлен. Ракурсы выстраивались сами собой. Я бугры не рисовал. Я
рисовал линии.
Когда уже я в один сеанс заканчивал рисунок, который был рассчитан на
многие часы возни и мазни, я поднял голову и увидел, что за моей спиной
столпилась чуть не вся наша группа. Они были задумчивые.
- Здорово продвинулся... - сказал лучший рисовальщик нашего курса.
Он приехал в Москву из одесского училища и был учеником чуть не самого
Костанди. Я видел одну великую картину Костанди. Может быть, у него были и
другие великие картины, но одну я видел точно. На ней было изображено... Но
об этом в другой раз, когда речь пойдет о композиции, о картине, не знаю,
как и назвать то целое, для которого все остальное лишь подготовка. Я кончил
рисунок.
- Врубелем увлекся?.. Зря... - сказал профессор. - Он многим головы
заморочил.
И я вспомнил, где я видел нечто подобное. Только в двух работах