"Шервуд Андерсон. Я хочу знать зачем" - читать интересную книгу автора

могла, то место ей было бы не на ипподроме, а перед плугом!
Вот выводят из конюшен лошадей, а верхом на них конюхи. Как все это
приятно. Сидишь, согнувшись, на верхушке ограды, а внутри тебя так и зудит.
Невдалеке, в сараях, негры хихикают и поют. Жарится свиная грудника, и
варится кофе. Все так чудесно пахнет. В такое вот утро нет, кажется,
лучшего запаха, чем смешанный запах кофе, навоза, лошадей, негров,
жарящейся грудинки, табачного дыма от трубок, которые выкуривают на свежем
воздухе. Все это захватывает вас целиком.
Так вот, я говорил о Саратоге. Мы пробыли там шесть дней, и ни одна
душа из нашего города не видела нас, и все сошло именно так, как нам
хотелось. Прекрасная погода, лошади, скачки... Мы собрались домой, и Билдед
дал нам с собой корзинку с едой: жареной курицей, хлебом и всякой всячиной.
Когда мы вернулись в Бейкерсвил, у меня оставалось еще восемнадцать
долларов. Мать отчитала меня и поплакала, но отец не стал много говорить. Я
рассказал обо всем, что мы делали и видели, за исключением одного,
свидетелем чему был только я. Об этом одном я и пишу сейчас. Этот случай
расстроил меня, я думаю о нем по ночам. Сейчас все расскажу.
В Саратоге мы ночью спали, как я сказал, на сеновале, который указал
нам Билдед. Ели вместе с неграми рано утром и по вечерам, после того как
публика уходила с ипподрома. Наши бейкерсвильцы оставались большей частью
на главной трибуне и у тотализатора и не показывались в тех местах, где
держат лошадей, а приходили к загону только перед самым началом состязаний,
когда лошадей седлали. В Саратоге нет загонов под навесом, как в
Лексингтоне, и Черчил-даунзе, и на других ипподромах в наших местах;
лошадей седлают на открытом месте, прямо под деревьями, на лужке, ровном и
чистом, как передний двор банкира Бохона у нас в Бейкерсвиле. Там так
чудесно! Лошади стоят потные, блестящие, нервно вздрагивая, а люди
подходят, рассматривают их, курят сигары. Здесь же тренеры и владельцы
лошадей, и сердце у вас колотится так, что дух захватывает. Но вот
раздается сигнал горниста на выезд к столбу; выбегают жокеи в шелковых
костюмах, и вы вместе с неграми бежите захватить место у ограды.
Я всегда мечтал стать жокеем или владельцем лошади и ходил к загону
перед каждым состязанием, рискуя, что меня увидят, поймают и отошлют домой.
Остальные мальчики не ходили, а я ходил.
В Саратогу мы попали в пятницу, а на следующей неделе в среду должен
был разыгрываться большой гандикап Малфорда. В состязаниях участвовали
Мидлстрайд и Санстрик. Погода в тот день была прекрасная, и грунт на
ипподроме - твердый. Накануне я всю ночь не спал.
Надо сказать, что обе эти лошади как раз из тех, при виде которых у
меня застревает комок в горле. Мидлстрайд длинный я выглядит нескладным;
принадлежит он Джо Томсону, владельцу небольшого завода в нашем городе, там
у него не больше пяти или шести лошадей. Заезд на приз Малферда был на одну
милю, а Мидлстрайд не умеет разбежаться сразу. Он начинает медленно и
первую половину пути всегда отстает, но потом набирает ходу, и если,
например, заезд миля с четвертью, он помчится так, что земля задрожит, и
непременно придет первым.
Санстрик совсем другой. Это жеребец, и притом очень нервный, он с
самого большого конского завода в наших краях, принадлежащего мистеру Ван
Ридлу из Нью-Йорка. Санстрик вроде девушки, которую иногда рисуешь себе в
мечтах, но никогда не встречаешь в жизни. Он весь упругий и такой милый.