"Шервуд Андерсон. Я хочу знать зачем" - читать интересную книгу автора

сказал, что если я съем половину сигары, то перестану расти и смогу стать
наездником. Я послушался. Улучив минуту, я стащил у отца из кармана сигару
и умудрился запихать ее в рот и разжевать. Потом меня невероятно тошнило, и
пришлось даже вызвать врача, но вся затея оказалась ни к чему. Я упорно
продолжал расти. Это была просто шутка. Я рассказал обо всем отцу, и он не
выпорол меня, как сделал бы на его месте всякий другой.
Итак, рост мой не был остановлен и я не умер. Черт бы побрал все-таки
этого Гарри Хеллинфингера! Тогда я стал мечтать, что стану конюхом, но и от
этой мысли мне пришлось отказаться. Такую работу выполняют главным образом
негры, и я знал, что отец никогда не разрешит мне заниматься ею. И
спрашивать нечего!
Если вы никогда не были без ума от чистокровок, это потому, что вы
никогда не бывали там, где их много, и не знаете их. Они прекрасны. Нет
ничего более прелестного и чистого, полного огня и благородства, чем
некоторые скаковые лошади. На больших конских заводах, раскинувшихся вокруг
всего нашего Бейкерсвила, есть свои ипподромы, где рано по утрам тренируют
лошадей. Тысячу раз вставал я до рассвета и шагал две-три мили, чтобы
добраться туда. Мать, бывало, не хотела меня пускать, но отец всегда
говорил: лПусть делает по-своему!╗ И я брал из корзинки кусок хлеба,
намазывал его маслом или вареньем и, подкрепившись, исчезал из дому.
У ипподрома сидишь себе на ограде вместе со взрослыми мужчинами,
белыми и неграми, они жуют табак и разговаривают; потом видишь, как выводят
жеребцов. Еще рано, трава покрыта блестящей росой, на соседнем поле
какой-то человек пашет; в сарае, где спят конюхи-негры, что-то жарится. Вы
знаете, как негры умеют хохотать и говорить смешные вещи. Белые не умеют,
да и не все негры на это способны, но негры с ипподромов во всякое время
готовы вас смешить.
Итак, жеребцов выводят на скаковую дорожку; некоторых из них конюхи
пускают в галоп. На ипподромах больших конских заводов, принадлежащих
богатым людям, которые живут, быть может, в Нью-Йорке, почти каждое, утро
несколько лошадей пускают на вольную пробежку: тут бывают и жеребцы, и
старые скаковые лошади, и кобылы.
При виде бегущей лошади у меня комок подкатывает к горлу. Я имею в
виду не всякую лошадь, а лишь некоторых. Я их почти всегда узнаю. У меня
это в крови, как у конюхов-негров и тренеров. Даже тогда, когда конь с
негритенком на спине бежит ленивой рысцой, я могу указать победителя. Если
у меня першит в горле и мне трудно глотать, значит это он. Эта лошадь,
когда ее пустят, понесется как дьявол. Если же она когда-нибудь не придет
первой, это будет просто чудом, а причина может быть в том, что ей никак
нельзя было обойти переднюю лошадь, либо ее дернули, либо она неудачно
стартовала. Если бы я хотел стать игроком, как отец Генри Райбека, я мог бы
разбогатеть. Я в этом уверен, и Генри тоже так говорит. Нужно было бы
только при виде лошади подождать, пока сожмется горло, и тогда ставить на
нее все свои деньги. Вот как я должен был бы действовать, если бы хотел
быть игроком, но я не хочу.
Когда сидишь так утром у ипподрома, не у скакового ипподрома, а у
одного из тренировочных, которых много вокруг Бейкерсвила, не часто увидишь
таких лошадей, о каких я говорю. Но все равно там много любопытного. Любая
чистокровка, происходящая от надлежащего производителя и хорошей кобылы и
объезженная человеком, знающим свое дело, может скакать. Если бы она не