"Леонид Андреев. В Сабурове" - читать интересную книгу автора

притаился, стараясь не дышать. На крыльцо вышел Григорий, посмотрел на
посветлевшее небо, по которому зажглись запоздавшие звезды, почесался и
продолжительно зевнул, оттолкнув от себя Жучку, заявившую о своем желании
приласкаться. Оскорбленная собака направилась к Пармену и начала тереться
около него.
- Цыц! Назад! - крикнул Григорий, но Жучка не шла. - аль там кто есть?
Мить, ты?
Пармен молчал, прижимаясь к стене. Григорий подошел и увидел
сгорбившуюся фигуру.
- Кто это? Чего тебе тут надо? Тебе говорят!
Пармен обернулся. Григорий узнал его и, насупившись, хотел поворотить
от него в избу, но вдруг у него в голове мелькнула мысль о поджоге, тотчас
же перешедшая в уверенность.
- Ты чего же здесь прячешься ночью? а?
Пармен молчал.
- А, так ты вот как! - схватил его Григорий за ворот и закричал: -
Митька! Митька! Не, брат, не уйдешь.
Но Пармен и не думал уходить. Оцепенев, он бессмысленно смотрел на
побледневшее от злости лицо Григория, потом на Митьку, который по
настойчивому требованию брата стал шарить в его карманах, вытащив оттуда
какую-то веревочку и коробок фосфорных спичек.
- А, поджигатель! - заорал Григорий. - Вот он твой благодетель-то,
гляди! - крикнул он матери, с испугом смотревшей на эту сцену, и, рванув,
стукнул Пармена головой о стену.
Санька, глаза которой хотели, казалось, выскочить из своих впадин,
легонько охнула.
- Да что ты! - заговорил наконец Пармен. - Нешто я могу. Опамятовайся,
бог с тобой.
- Еще поговори, гунявый!
- Так, значит, пришел, вот тебе крест. Не чужие ведь. Заместо отца был.
Грех тебе, Гриша.
Гнев Григория начал было отходить, но последние слова снова разбудили
его. Тряся Пармена за ворот, он грозил сейчас же отправить его в волостное
правление и требовал, чтобы ему подали шапку и одежду.
Митрий лениво вступился:
- Пусти его, Григорий! Пущай идет.
- Головушка моя горькая! -запричитала Пелагея, скрываясь в избу и таща
за собой Саньку, но та снова выскочила: у нее были свои мысли по поводу
происходящего.
- Ну, так и быть, в последний раз, - отпустил Григорий ворот Парменова
полушубка. - Только попомни мое слово: ежели еще раз увижу, безо всякого
разговора колом огрею! Ну, чего стал! Иди, коли говорят!
Пармен поднял упавшую шапку и хотел что-то сказать, но трясущиеся губы
не повиновались. Раза два открывался его рот, обнаруживая черные сгнившие
зубы, но только одно слово вылетело оттуда:
- Про...щайте.
Сгорбившийся, как будто на его вороте все еще лежала тяжелая рука
Григория, шагал Пармен по улицам. Огоньки всюду погасли, и на селе царила
тишина, - только один какой-то неудовлетворенный пес меланхолически завывал,
восходя до самых высоких, чистых нот и спускаясь оттуда до легкого