"Леонид Андреев. В Сабурове" - читать интересную книгу автора

вырывалось на простор. Надтреснутый колокол звонил с отчаянным весельем, и
его медные, дрожащие звуки неслись, трепеща, в темную даль, через широкую,
разлившуюся реку. Внезапно звон затих, и густое, дрожащее гуденье, замирая,
позволяло слышать, как шумит река. Утомленное ухо ловило звук далекого
благовеста.
- Это в Измалкове звонют, - сказал один из, мужиков, прислушиваясь. -
Ишь как по воде-то доносит. По всей-то теперь земле звон идет...
И устремленным в темную даль глазам мужика представились бесконечные
поля, широкие разлившиеся реки, и опять поля, и одинокие светящиеся
церкви... И над всем этим, сотрясая теплый воздух, стоит радостный звон.
- Эх, - вздохнул мужик полной грудью. - Простору-то, простору-то и-и...
Пармен пошел домой еще до окончания церковной службы. В сторожке было
холодно и пусто. Пармен разложил на столе кулич, яйца и хотел разговляться,
но кусок не шел в горло. Поколебавшись, он снова оделся и пошел в село.
В Сабурове улицы были пустынны и темны, но во всех окнах светился
огонь, придавая селу вид необычного скрытого оживления. Хлопнула калитка.
Пармен не успел перейти на другую сторону и был остановлен толстым мужиком.
Это был Митрофан, поповский работник. Растопырив руки и покачиваясь, он
запел:

А-ах, Прости-прощай, ты кра-са-вица,
Красота ль твоя мне не нра-а-витца.

Пармен молчал, а подгулявший Митрофан перешел в серьезный тон:
- Христос воскресе, Пармен Еремеевич.
- Воистину воскресе, Митрофан Панкратьич.
Мужики сняли шапки и троекратно поцеловались.
Митрофан надвинул шапку на затылок, вытер рукавом толстые губы и
дружески заметил:
- Вишь ты, и рот-то у тебя какой липкий! А я, брат, того-выпил. Поп
поднес. На, говорит, Митрофан, выпей от трудов праведных. Я и выпил. Отчего
не выпить? Пойду к Титу и у Тита выпью, а поутру у Макарки выпью...
Митрофан наморщил брови, вычисляя, где еще и сколько ему придется
выпить за эту неделю. Видимо, результат был утешительный: чело его
разгладилось, и шапка как-то сама собой съехала на затылок. Простившись,
Митрофан тронулся дальше.
Жучка заметалась и залаяла, когда Пармен подошел к хате Гнедых, но,
увидав своего, завертелась волчком и в знак покорности и извинения легла на
спину. Пармен погладил ее и осторожно вошел в калитку; он не хотел, чтобы с
улицы заметили его.
Сквозь вымытые к празднику стекла оконца отчетливо видна была часть
избы. Прямо против Пармена сидела за столом Санька и с надувшимися, как
барабан, щеками, с трудом что-то пережевывала. Глаза ее слипались, но зубы
неутомимо работали. Рядом сидела Пелагея. Ее худощавый и острый профиль с
слегка втянутыми губами был полон праздничной торжественности. Других
Пармену видно не было. Вероятно, было сказано что-нибудь очень веселое,
потому что Пелагея засмеялась, а Санька подавилась, и мать несколько раз
стукнула ее по горбу. Пармен пристально смотрел в одну точку, не замечая,
как была покончена еда и Пелагея начала убирать стол. Привел его в себя звук
открывающейся двери. Захваченный врасплох Пармен отскочил в угол сарая и