"Леонид Андреев. Сашка Жигулев " - читать интересную книгу автора

промочила правую ногу и минуты на две серьезно рассердилась. Но тотчас же и
отошла, вскинула глаза к звездам и сказала:
- Держи меня крепче, Саша: я так буду идти.
Казалось, что бледные звезды плывут ей навстречу, и воздух, которым она
дышит глубоко, идет к ней из тех синих, прозрачно-тающих глубин, где
бесконечность переходит в сияющий праздник бессмертия; и уже начинала
кружиться голова. Линочка опустила голову, скользнув глазами по желтому
уличному фонарю, ласково покосилась на Сашу и со вздохом промолвила:
- Ах, Сашечка, если б ты всегда был такой!
- А что? Ухаживателей не хватает?
Линочка кротко ответила:
- Ты говоришь глупости. Про тебя вчера Женя Эгмонт опять спрашивала.
Саша в темноте покраснел и сердито сказал:
- Я уже просил тебя про Эгмонт мне не передавать.
- Я знаю. Я и говорю: если бы ты всегда был такой, как сегодня. Тебе
скоро девятнадцать лет, Сашенька.
- Это мамины слова?
- А если и мамины? - упрямо сказала сестра. - Мама знает, что говорит.
- Ну и я знаю! Вот что, Лина: бросим-ка это, я не хочу сегодня
ссориться.
Как-то так случилось, что за последнее время они несколько раз серьезно
поссорились, и каждый раз настоящая причина оставалась неизвестна, хотя
начинался разговор с Сашиного характера: с упреков, что в чем-то он
изменился, стал не такой, как прежде. А он ясно сознавал, что перемена не в
нем, а именно в Линочке, которую потянуло в сторону от прежнего пути.
Какие-то разговоры о пустяках; с месяц назад Линочка вдруг яростно
схватилась за рисование, которое давно бросила, и все жаловалась, даже
плакала, что отвыкшая рука не слушается ее. И не с одной Линочкой он начал
ссориться: то же было и в гимназии, и так же неясна оставалась настоящая
причина, - по виду все было, как и прежде, а уже веяло чем-то раздражающим,
и в разговорах незаметно воцарялся пустяк. Еще только вчера, в субботу,
Громан рассказал на перемене скверный анекдот, и все смеялись; правда, что
потом Громана жестоко изругали, и он, жидкий немец, чуть ли не в слезах дал
клятву, что пошлостей рассказывать не будет, но факт остался: в первую
минуту смеялись. "Разорвусь, а аттестат получу! - подумал Саша, вдруг снова
очаровываясь ночью и весной, - там в университете будет по-другому".
На Банной горе, как и днем, толпился праздничный народ, хотя в темноте
только и видно было, что спокойные огоньки на противоположной слободской
стороне; внизу, под горой, горели фонари, и уже растапливалась на
понедельник баня: то ли пар, то ли белый дым светился над фонарями и
пропадал в темноте. В толпе заволновались: пробежал первый в году маленький,
неизвестно чей катер, показал красный огонь, потом зеленый, и бесшумно
скатился в темень реки - маленький, неизвестно чей, такой бодрый и веселый в
своем бесцельном ночном скитании. На горке закричали:
- Пароход! Пароход!
По женскому смеху и бубнящему голосу Тимохина разыскали свою компанию,
гимназистов и гимназисток, заседавших на скамейке и на перилах, за которыми
темнел крутой обрыв и точно падали в реку голые еще деревья.
- Свалишься, Тимохин, слезь! - уговаривал кто-то, а Тимохин, видимо,
хмельной, самостоятельно бубнил: