"Леонид Андреев. Сашка Жигулев " - читать интересную книгу автора

как будто цинизма, к мягкому добродушию, чуть ли не ребячьей наивности; и -
что редко бывало с внимательным Сашей - не мог он твердо определить свое
отношение к новому знакомцу: то чуть ли не противен, а то нравится, вызывает
в сердце что-то теплое, пожалуй, немного грустное, напоминает кого-то
милого. Трогало и то, что после своей странной, почти болезненной вспышки
Колесников смирился и не только как равный с равным говорил с Сашей, хотя на
целых двадцать лет был старше, но даже как будто преклонялся, каждое слово
слушал с необыкновенным вниманием и чуть ли не с почтительностью.
Проводил он Сашу до самого дома и уже у калитки - точно именно у порога
дома, когда люди расстаются и уходят к своим мыслям, и нужно было бросить
этот мостик - посмотрел Саше в глаза и спросил:
- Газету читали?
- Нет, не успел.
- Шестнадцать повешено. Ну, до свиданья, Погодин. А стреляете-то вы
чудесно, мне от вашего таланта, того-этого, даже жутко стало; не
наследственное это у вас?
Саша опять было нахмурился, но увидел открытые, наивные глаза, с
любопытством глядевшие на него, и засмеялся:
- Нет, не думаю. Я мало что наследовал от отца. Впрочем... я его не
помню, он умер восемь лет назад. Прощайте.
Так состоялось их знакомство. И, глядя вслед удалявшемуся Колесникову,
менее всего думал и ожидал Саша, что вот этот чужой человек, озабоченно
попрыгивающий через лужи, вытеснит из его жизни и сестру и мать, и самого
его поставит на грань нечеловеческого ужаса. И, глядя на тихое весеннее
небо, голубевшее в лужах и стеклах домов, менее всего думал он о судьбе,
приходившей к нему, и о том, что будущей весны ему уж не видать.

9. Весна

Во весь этот день Саша был чрезвычайно весел; после обеда взял газету,
уже прочитанную домашними, но взглянул на заголовок, поймал глазами слово
"шестнадцать"... и отложил в сторону: не надо почему-то читать, не следует.
А вечером, когда высыпали звезды и зазвенел под ногами ледок, взял Линочку
под руку и пошел на Банную гору, откуда днем открывался широкий вид на
разлившуюся реку. И дорогой ломал такого дурака, что Линочка хохотала, как
от щекотки: представлял, как ходит разбитый параличом генерал, делал вид,
что Линочка - барышня, любящая танцы, а он - ее безумный поклонник, прижимал
руки к сердцу и говорил высокопарные глупости. Брат и сестра, они невинно и
смешно играли в любовь, не подозревая в себе актеров, которые шутя готовятся
к завтрашнему трагическому спектаклю, не зная, сколько правды в их веселой
игре.
Совсем развеселился Саша: изображая крайности безумного, не помнящего
себя влюбленного, он раскачивал ее по всей панели, и уже раза два на них
оглянулись прохожие, не то с улыбкой, не то сердито; и Линочка захлебывалась
бессильным смехом:
- Да родной же мой Сашечка! Ой, не могу!.. Ой, колики!
- А-а-а, толстая! - рычал он от зверской любви. - Полюбишь ты меня или
нет? Сознавайся, пресловутая!
- Сашка, оставь... ой, упаду!
И кончилось тем, что столкнул ее в незамерзшую лужу, и Линочка