"Иво Андрич. Кафе "Титаник"" - читать интересную книгу автора

Взгляды людей скользят по нему, не задерживаясь. Когда он говорит, слушают
его рассеянно и мало кто дослушивает до конца. Даже кровавый и внушительный
усташский маскарад не помогает. И среди усташей он не может освоиться. Они
по большей части моложе, развязнее и воинственнее его, умеют и ударить, и
припугнуть, и отнять, а когда надо - и убить. И все это без особых колебаний
и лишних слов. Как бы он ни старался, ему за ними не угнаться.
Кто-то изусташского начальства, похоже, сообразил, как это некстати,
что торговый люд, который помнит все Ковичевы метаморфозы, сейчас видит того
же Ковича у усташей. И притом видит постоянно, ибо тот не способен вести
себя скромно и ненавязчиво. Тогда его бросили в летучий отряд, который
отправлялся в Сараево для проведения террористических мер против евреев до
удаления их из города. Он и сам был этим доволен, потому что в Бане Луке
ему, как и раньше, казалось, будто надо за что-то взяться, чем-то
выдвинуться, но, за что бы он ни брался, у него ничего не выходило, никто на
него не смотрел с таким вниманием, с каким бы, по его мнению, следовало,
никто не принимал его всерьез.
Нет, все яснее становится, что его давнишняя мечта о необыкновенной
жизни, обо всем том, что приносят смелость, богатство и сила, никогда не
осуществится, ибо за ним, как тень, неотвязно волочится его подлинная
натура. Даже в эти страшные, небывалые времена, которые распахивают перед
такими, как он, негаданные перспективы, открывают безграничные возможности и
сулят полную безнаказанность, его жизненным уделом может быть только что-то
убогое и заурядное. Вот он теперь усташ - дело нешуточное, даже самому
страшновато. Вошел в компанию молодых парней, насильников и грубиянов,
которых он всегда побаивался и среди которых, по правде говоря, и сейчас
чувствовал себя, как бездомная собака среди волков. Перед многими знакомыми
он ощущает неловкость из-за своей усташской формы; родная мать, которая
раньше всегда и во всем была на его стороне, теперь смотрит на него
жалостливо и озабоченно, не говоря ни слова и лишь покачивая головой с
укором и тревогой. И что он получил за все это? Он слушает рассказы других
усташей, помоложе и побойчее его, о том, как они врываются в еврейские дома,
точно тигры в заячье логово, смотрит, как они перетряхивают пожитки сербов и
евреев, как за одну ночь приобретают какую-то новую, свободную и размашистую
повадку, повадку людей, которые себе ни в чем не отказывают, ни перед кем не
обязаны отчитываться о сделанном, могут швыряться деньгами, не задумываясь,
словно не знают ни границ, ни пределов ни в себе, ни вокруг себя. Он
слушает, смотрит, и чувство зависти и восхищения смешивается в нем и с
желанием когда-нибудь научиться тому же, стать таким же сильным, ловким,
злым и бесцеремонным, и с затаенным, необъяснимым страхом перед всем этим.
Он пробовал во время обысков в еврейских домах прикрикнуть на
кого-нибудь, топнуть сапогом, брякнуть оружием, но, что делать, у него
ничего не получалось. Он и сам чувствовал, что это все ненастоящее, что его
движения недостаточно быстры и устрашающи, слова не безапелляционны,
щелканье спускового крючка в его руке - неубедительно. Перед другими
усташами евреи складывают молитвенно руки и обмирают от страха, а к нему
обращаются со слезливой доверчивостью и ищут в его взгляде опоры и
сочувствия. Ему так и кажется, что еврей, которого он пытается застращать
своим криком и бранью, смотрит на него скорее с удивлением, чем с боязнью,
что в недостаточно испуганных глазах еврея возникает едва приметная усмешка,
будто он ждет, когда то, что плетется и сгущается между ними, рассеется, как