"Леонид Андреев. Первый гонорар" - читать интересную книгу автора

генеральше. Она потрясена, молодой человек. По-тря-се-на. Вы понимаете....
Фон-Брезе отвел Толпенникова немного в сторону, хотя в этом не виделось
надобности, наклонился к самому его лицу и поднял палец.
- Вы понимаете? Полиция... - утвердительно кивал он головой, поднимая
кверху брови и губы, так что последние почти коснулись красноватого носа. -
Насчет.... понимаете? - Он отвел назад руку с растопыренными пальцами и
открытой ладонью, показывая, как берутся взятки. Затем откачнулся назад и
еще раз кивнул головой. - Да-да. Представьте.
Толпенников сочувственно покачал головой, думая:
"Экая цаца!" Генерал пристально и задумчиво посмотрел на нос
Толпенникова и с внезапным приливом дружеской приязни взял его под руку и
еще на два шага отвел в сторону.
- Я уже не раз представлял ей: зачем нам магазин? Какая-то та-бач-ная
торговля? А? - спрашивал генерал, отводя рукой в сторону воображаемую
торговлю. - Но она: хочу. А?
- Да, уж это... - неопределенно сочувствовал Толпенников.
- Да? - откачнулся назад фон-Брезе. - Но не угодно ли?
К Толпенникову протянулась рука с раскрытым серебряным портсигаром.
- Спасибо, я не курю.
- Да? Но я закурю, если позволите.
Двумя пальцами, большим и указательным, генерал достал папиросу,
постучал ею о крышку портсигара и закурил. Голубоватый дым тонкой струйкой
поднимался вверх. Фон-Брезе плавным движением руки направляет дым к себе и,
щурясь, нюхает его.
- Мои папиросы, - говорит он удовлетворенно. - Других не выношу. А он
нашел там несколько...
- Четыре тысячи, однако, - вставляет Толпенников.
- Да? Я люблю запас. И говорит: без-бан-де-рольные. Смешно!
Толпенникову неприятен генерал и немного жаль, что приходится выступать
по такому сухому делу о нарушении акцизного устава. Но несправедливость -
всегда несправедливость, думает он, и горячо берется за допрос свидетелей.
Он не замечает, что многие из публики улыбаются его фраку, фалды которого
спускаются ниже подколенного сгиба; по привычке поддергивает сползающие
брюки, не думая о неприличии этого жеста, и смотрит прямо в рот говорящему
свидетелю. Как маленькая злая ищейка, он тормошит толстого околоточного
надзирателя. Тот, не отрываясь, глядит на судей, бросая в сторону адвоката
отрывистые и гулкие слова. Он весь полон скрытого негодования; шея его,
сдавленная твердым воротником, краснеет и багровой полосой ложится на узкий
серебряный галун, голова его неподвижно обращена к судьям, но коротенький
круглый нос его, оттопыренные губы, усы, все это сдвигается в сторону
ненавистного молокососа. Толпенников следит за глухой борьбой толстяка с
гневом и дисциплиной и наслаждается; чисто по-студенчески он ненавидит
полицию и не допускает мысли о человечности полицейских. Толстые, тонкие -
они равны в его глазах. За свидетелями обвинения идет черед свидетелей
защиты, и невинность г-жи фон-Брезе устанавливается с очевидностью. Слово
предоставлено защитнику, Толпенников подробно и дельно анализирует
свидетельские показания и очень много и горячо говорит о муках этой женщины,
над седой головой которой нависло такое позорное обвинение. Искренность
молодого защитника заражает судей, они благосклонно смотрят на него, и один,
справа, даже кивает в такт речи головой.