"Ежи Анджеевский. Врата рая" - читать интересную книгу автора

точно слепая, беззащитная и беспомощная, под неукротимым грозовым ливнем, и
неторопливым шагом уже догонял старого исповедника, когда земля, размякшая
под хлеставшим как из ведра дождем и уже вобравшая в себя, сколько могла, из
этого внезапного обилия влаги, перестала безвольно поддаваться потопу, и на
ее поверхности разлились огромные рябые от ливня лужи, старый человек шел не
медленней и не быстрей прежнего, шел своим обычным тяжелым шагом, его
большие отекшие ступни увязали в грязи и в лужах, вода ручьями стекала по
рясе, впервые в жизни я буду думать вслух, - подумал Алексей и поднес руку к
лицу, чтобы протереть заливаемые водой глаза, гроза, кажется, утихала, ему
захотелось оглянуться, он знал, что увидел бы позади себя Жака, по-ребячьи
шлепающего по грязи и лужам, но в пурпурном плаще, укрывающем его от дождя,
а над его головой увидел бы лес, отданный на растерзание ошалелой стихии,
смиренно замершей под ударами молний и громов, но он не оглянулся, небо над
далеким горизонтом, откуда пришла гроза, начинало уже проясняться, и
внезапно, когда вокруг еще царил полумрак и шумел дождь, там, на краю
равнины, луч заходящего солнца вырвал из темноты полоску земли и неба, в
незамутненной чистоте явивших миру свои формы и краски: спокойную прозелень
неба, насыщенную золотистым светом, ровную ярко-зеленую полстину весенних
лугов и на ней одинокие ивы, которые, несмотря на свою одинокость, теперь,
казалось, связывали землю с небом, сейчас впервые в жизни я буду думать
вслух, - подумал Алексей и ощутил свою добровольную покорность, нет, не
добровольную, - подумал он и ощутил свою неизбежную покорность как вызов,
брошенный всему свету, он думал: пусть ушами этого старого человека, который
занимает меня не более, чем вода, холодным озером разлившаяся под ногами, не
более, чем вода, струями сбегающая по лицу, пускай ушами этого старого
человека меня услышат все живущие на земле, все, не исключая Жака, который
идет следом за мной, укрытый от дождя моим пурпурным плащом, тем самым
плащом, на котором, когда наступает ночь, я овладеваю этой девкой и, каждую
ночь овладевая ею, принося себе и ей долгое наслажденье, не о ней думаю, а о
Жаке, зная, что и она, покорно отдаваясь наслаждению, думает о Жаке, а не
обо мне, Господи, - подумал он, - великий и всемогущий Боже, которого
никогда не было и нет, великий Боже, существующий лишь потому, что
существуют наши несчастья, Господь незримый и несуществующий, сотворенный
нами самими, не знаю, о чем бы я мог просить тебя, если б ты был, помню,
сказано, что любовь может творить чудеса, горы может сдвигать и еще что-то
делать, не помню что, моя же любовь... он никогда меня не любил, ему даже не
понадобилось говорить: раздевайся, потому что мы были в бане и я был наг, он
расстелил на скамье мой пурпурный плащ, который мне сам подарил в день моего
четырнадцатилетия, помню, однажды, давным-давно, когда меня, кажется, и быть
еще не могло, однако ж я был, весенней залитой лунным светом ночью я
проснулся, но не в ночной тишине и не при свете луны, а средь трепещущих
отблесков огня, среди гула, бряцанья оружия, воя, женского плача и стонов
умирающих, возле меня стояли женщина и мужчина, когда я проснулся, позади,
за окном, пылало яркое зарево, я помню только это зарево и мужчину с
женщиной, стоявших у моего огромного ложа, как они выглядели, не помню, это
были мой отец и моя мать, но я не помню их лиц, не слышу их голосов, помню
приближающийся в трепетном зареве гул, бряцанье оружия, женский плач и стоны
умирающих и его помню, в ту минуту внезапно раскололась огромная дверь, она
была так высока, что казалась мне и не дверью вовсе, не помню, чем она мне
казалась, но когда внезапно, будто переломившись надвое, дверь раскололась,