"Юрий Арабов. Биг-бит (Роман-мартиролог) " - читать интересную книгу автора

То, что звуки эти запрещены, причем запрещены за дело, сомнений не
вызывало. Сомнения рождались из-за их половой и жанровой принадлежности.
Джаз? Вроде, не джаз, потому что не похоже на Леонида Утесова. Эстрада?
Если и она, то небывалая по наглости и общественному вызову. Женственность в
голосах и склонность к погромам пугали именно из-за того, что не сочетались
друг с другом. В самом деле, почему эти, вроде бы нежные, бестии громили
все, что попадалось им под руку? А ведь, судя по ритму их барабанов и визгу,
который время от времени раздавался из магнитофона, явно громили. Машины,
закусочные, научно-исследовательские институты, заводы, музеи и, может быть,
даже армию и флот. Но, устраивая дебош и рукоприкладство, они отчего-то
сразу жалели об этом. Разве подчиненная жесткому ритму музыка может быть
печальной? Нет. Но была ли эта музыка веселой? Тоже нет. Неуловимой и
неопределенной? Явно да. В нее нужно было вникать и вслушиваться много
раз...
Фет припомнил, что нечто подобное уже слышал на ребрах. Только там звук
был грубее и тупотнее, подчиненный лишь ритму и радости жизни. Здесь же, на
магнитной пленке, дело обстояло сложнее. Настолько сложнее, что
исполнителям, по-видимому, даже не очень хотелось жить. А жили они лишь для
того, чтоб, сваляв ваньку перед ошарашенным слушателем и оскорбив его в
лучших чувствах, вдруг заявить: а мы вообще-то шутим! Так, во всяком случае,
представилось Фету, и с этого летнего вечера он начал приставать к родителям
с просьбой купить ему магнитофон, чтобы самому спокойно и не на людях
разобраться в загадочном заморском явлении.
Отчим неожиданно воспринял эту просьбу как должное. Поклонник джаза в
лице Эдди Рознера и Луи Армстронга, он давно хотел иметь эти звуки под
рукой, и через полгода заветная деревянная коробка уже стояла в их комнате
на буфете. Две первые бобины с пленкой "Тип-2", которые прилагались к
магнитофону, были заполнены репертуаром из коллекции Андрюхи Крылова. Фет
слушал эти странные звуки на полной громкости с утра до вечера и с вечера до
утра. Анонимность исполнителей внушала трепет. Отчим, однако, сразу просек,
что это поют не горячо любимые им женщины, даже не бабы, не телки, не сучки
и не публичные девки, а, скорее всего, приходские мальчики, которые
побираются с утра по электричкам, а вечером сдают приобретенные пятаки в
церковную кассу. Отчим был атеистом и однажды в порыве отчаяния сказал перед
опустевшим за вечер столом: "Бог есть, хоть я в него и не верю". Поэтому
приходской мальчик был для него воплощением всемирной тоски и ужасной
несправедливости, говорящей, в частности, о том, что в конце жизни даже
опытным воздушным радистам придется уступить место более молодым и легким на
подъем пилотам.
Но отчим не хотел сдаваться без боя. Он противопоставил музыке Фета
свой собственный репертуар, который в те далекие годы начал сбивать
научно-техническую интеллигенцию с начертанного партией и правительством
пути.
Он принес домой пленки, с которых под гитару звучало несколько русских
приватно-запрещенных голосов. Один из них, хрипатый, пел какую-то уголовщину
и восхищался мужской дружбой в окопах. Мама, правда, сказала отчиму, что все
это - дичь, и если человек столь усиленно воспевает мужское, причем делает
это с надрывом и вызовом, то значит, с этим мужским у самого певца не все в
порядке, что-то не клеится, не стыкуется, не идет как по маслу. Уже позднее,
увлекшись поэзией Маяковского, Фет обнаружил у последнего ту же