"Луи Арагон. Молодые люди" - читать интересную книгу автора

злили его. Эти люди уже не могли написать обыкновенное письмо, казалось,
читаешь парижские газеты... Просто поразительная мания - повторять все, что
напечатают, и вечно вести агитацию. К тому же все это зря; хотя Ги и
сохранил в душе вкус к игре в краснокожих, у него не было ни малейшего
желания отморозить себе ноги на Березине, как они ему советовали, правда, в
менее резкой форме.
Гораздо больше, чем эти попытки его поучать, Ги настораживали отношения
среди товарищей в лагере. Когда группа молодых людей одного возраста
собирается отдать свою молодость и все свои силы на выполнение задач,
которые увлекают их именно своей скромностью... когда вас постоянно
призывают к бескорыстному служению, когда даже бессмысленно потраченное
время всегда оказывается протестом, соревнованием в безумном великодушии, и
не так важно ради кого, никто даже не спрашивал ради кого... когда вам все
время напоминают, что великое испытание, придающее молодежи особую красоту,
и есть уже действие нового режима и что прежде вас не обучали бы работать
киркой, ходить голым по пояс в снежную погоду, валить деревья и мало ли что
еще? - тогда очень трудно убедить себя, что все это правда, ты знаешь, что
стояло такое время, когда странным казалось, что люди ходят с песнями.
Как-то вечером... Они стояли тогда лагерем возле Шатору, в долине, где
протекала извилистая, обросшая колючим кустарником речка, через которую на
протяжении нескольких километров не было переправы, так как единственный
мост был взорван в 40-м году, до смешного маленький мостик, в то время как
враг беспрепятственно перебрался через Луару. Это было в двух шагах от
демаркационной линии. Как-то вечером затрещали ружейные выстрелы. Сосед Ги
по бараку подскочил со сна, они спали на двухэтажных нарах, и наклонился к
нему:
- Слышишь?
Лаяли собаки полевой жандармерии, они, как видно, охотились за
человеком на болотистой низине по ту сторону речки. В темноте послышались
голоса.
- Что случилось? Тут не поспишь...
Потом все стихло; собачий лай замер вдали. Ги долго лежал,
прислушиваясь к темноте.
Утром, когда они шли, голые по пояс, в своих зеленых брюках, со
сдвинутым на ухо беретом и пели песни старой Франции, направляясь к
лесосеке, где рубили деревья, они встретили жандармов в защитной форме с
местного поста, которые вели бледного парня с рукой, пристегнутой наручником
к одному из них. Он шел согнувшись, еле волоча ноги от усталости, вторая
рука была на перевязи, повязка запятнана кровью. Все молча смотрели на него.
Когда те приблизились, Ги узнал Жерара. Он закричал. Жерар! Жерар раненый,
изможденный, обессилевший... Ги не позволили подойти. Жандармы не желали
давать объяснений. На губах Жерара застыла странная отрешенная улыбка. По
лицу его нельзя было догадаться, узнал ли он Ги. Впрочем, вблизи он был уж
не так похож на себя: ему недоставало чего-то неуловимого, и это мешало
сказать с уверенностью, что это он. И все-таки то был Жерар. Именно за ним
охотились боши сегодня ночью, как за болотной дичью, а теперь жандармы,
французские жандармы уводят его... Беглеца, подумайте, беглеца! В низине
стонали кулики.
Ги больше никогда не видел Жерара. Порой он спрашивал себя, не было ли
это ошибкой, заблуждением: был ли это и вправду Жерар? Он ощупывал под