"Елена Арсеньева. Шальная графиня" - читать интересную книгу автора

старосты, загнанного в болото, самоубийство Марьяшки... Много, ох, много
тайн сокрыто за волоковыми окошками, за бревенчатыми стенами! И встреча с
Фимкою произвела на нее самое тягостное впечатление именно потому, что она
ощутила здесь нечто черное и злобное, медленно, как ржа железа, разъедающее
душу. Это было ей хорошо знакомо! Такого испытать она и врагу не пожелала
бы, не то что добряку Федору. Но увы, судьба у нас совета не спрашивает!
Погруженная в свои мысли, она не замечала, куда идет, и наконец
уткнулась в черемуховые заросли. День был яркий, солнечный, щедрый на краски
и звуки, а здесь, в тени, крылась пряная осенняя сырость... И тут же увидела
она того, кого искала.
Федор сидел на земле, обхватив руками колени, и глядел на крест,
полустертая надпись коего гласила, что здесь лежит дочь одной из богатейших
фамилий Нижнего, умершая в расцвете юности. Минуло тому уже немало времени,
и черемухи вокруг разрослись предивные! А в том году их раннему цветению и
вовсе не было предела.
- Что ты здесь, Федор? - Елизавета мягко тронула его за плечо.
- Сижу... думаю, - отвечал он, не повернувшись. - Вот, чудится,
вопрошает она: на что я здесь, а не на воле?.. И сколько их таких тут,
сколько, господи!
- Не страшно тебе здесь? - сочувственно спросила Елизавета. Федор
поглядел на нее с болезненным недоумением:
- Страшно. А как же! Они знаешь какие, барыня?
- Они? Кто ж они?
Федор молча повел глазами. На его лице выразилось отчаяние.
- Да полно, - мягко сказала Елизавета. - Им ли держать на тебя обиду?
Ты ли им не служишь?
- Служу, - пробормотал Федор. - Не служу, а... отслуживаю. Отмаливаю!
- Отмаливаешь?! - Елизавете почему-то вспомнились Фимкины слова. -
Какой же грех ты пред ними совершил?
И вот тут-то, под черемухами, возле последнего пристанища
осьмнадцатилетней Ангелины Воздвиженской, и поведал ей кладбищенский страж о
том, что случилось с ним чуть более месяца назад.

Могилу Фимкиной матери, притулившуюся под самою оградою, словно на
выселках, да еще с этим осиновым колом, туда воткнутым, Федор всегда обходил
стороной, даже не прибирал, не то опасаясь, не то брезгуя. Но когда рядом
вырос холмик над гробом сапожника Ефима, волей-неволей начал блюсти его. И
вот как-то на рассвете, делая обход своему хозяйству, нашел Федор на этой
свежей могилке недвижимую и, как ему сперва помстилось, мертвую фигуру. То
была Фимка. Федор не сразу понял, жива ли она или уже отдала богу душу,
воссоединилась с родителями.
Федор, перекрестясь, поднял ее худое, закоченелое тельце, да вдруг
померещилось ему биение жилки на грязной тощей шее... Фимка оказалась живою,
только до последней степени изголодавшейся и ослабшей, даже говорить не
могла. Федор отнес ее в сторожку, ожидая, что оклемается да уйдет домой.
Очнувшись, Фимка сказала, что идти ей некуда, дом сгорел: наверное, подожгли
соседи, всегда ненавидевшие и боявшиеся их семью из-за матери, да и просто
потому, что пришлые, чужаки.
Так она и осталась у Федора. Сперва он лишь ходил за нею, поил да
кормил. Потом, когда выправилась да окрепла, незаметно привык к ней,