"Елена Арсеньева. Шальная графиня" - читать интересную книгу автора

дождалась Федора на могилке Елагиных и решилась сама его поискать. Бродила,
бродила меж холмиков, да вдруг вышла к сторожке.
Федора не было и здесь. На крыльце сидела огромная толстая баба с
тяжелыми прямыми плечами и плоским неподвижным лицом. Елизавета ее уже
как-то раз видела. Это была старшая дочь сапожника, Фимкина сестра, хотя
большего несходства, чем между ними, было невозможно вообразить. Роднило их,
кажется, лишь то, что обе уродились неряшливы до безобразия, и вид у них был
такой, словно они засижены огромными навозными мухами.
Так вот, эта сестра сидела на крылечке Федорова домика, широко
расставив шишковатые босые ноги и свесивши промеж них грязный подол, куда
были ссыпаны семечки. Шелуху она сплевывала прямо на ступеньки, тупо глядя
вдаль своими словно бы незрячими глазами. А Фимка стояла тут же и с
неописуемой яростью кромсала ножом синюю мужскую рубаху. Лицо ее при сем
было вовсе неподвижным, и Елизавету поразило внешнее равнодушие в соединении
с ожесточенною работою быстро мелькающих рук. Нож был, по всему видать,
тупой; ей приходилось прилагать большие усилия, чтобы справиться с крепкой
тканью.
- Пропал... пропал мужик! - выкрикивала она хрипло, и Елизавета
вспомнила, что уже слышала сие. - Пропал!
Елизавета замерла, с трудом подавляя внезапно возникшее желание
вскочить на крыльцо и отвесить ополоумевшей бабе полновесную затрещину.
Рубаха была мужская и, вне всякого сомнения, принадлежала Федору.
- Ты, бабонька, часом не спятила? - холодно произнесла Елизавета. -
Чего добрую вещь портишь? Ишь, расхозяйничалась тут! Вернется Федор, по
головке не погладит!
Фимка застыла как соляной столб, а сестра ее медленно обратила на
Елизавету взор своих маленьких глазок.
Та невольно отступила на шаг. Безумие - тупое, непроглядное безумие,
чудилось, набросилось на нее и поползло по всему лицу и телу, мелко
перебирая мягкими, паучьими лапками!.. Баба некоторое время сидела, уставясь
на нее, потом отвела глаза и так же тупо устремила их в пространство.
Фимка тем временем затряслась, будто в падучей, и завыла
нечленораздельно, так что Елизавета с трудом могла разобрать.
- Загубил... загубил, ссильничал сироту! Ништо! Отольются ему мои
слезыньки! Разве зря я на материну перину легла? Прохор-то, слышь, пропал...
сторож тут раньше был. Пропал, пропал мужик!..
На губах ее выступила пена, босые ноги беспорядочно били в доски
крыльца. И все это, вместе с оцепенелостью ее сестры, было до того жутко и
отвратительно, что Елизавета кинулась прочь. Она быстро шла по кладбищу,
размышляя над тем, что услышала. Ссильничал, видите ли! Даже зная Федора
столь мало, сколько знала его Елизавета, можно было положа руку на сердце
утверждать, что ни на какое насилие он не способен. А коли впал-таки Федор в
грех, то, без сомнения, сия пакостная бабенка его во грех и ввела. И если
теперь существует сторона страдающая, то она - отнюдь не жуткая кликуша
Фимка, а именно Федор.
Конечно, все непросто! Елизавета далека была от того, чтобы
предполагать сложность сердечных переживаний только среди людей родовитых и
именитых. Те, кого господа снисходительно числят простым народом, являют
миру такие типы и характеры, перед которыми склонился бы и сам Шекспир!
Елизавета вспомнила поруганных Валерьяном любавинских девок, гибель