"Елена Арсеньева. Шальная графиня" - читать интересную книгу автора

Но тем не менее она отчетливо видела все, что происходило у ворот. Она
видела, как из ямы, вырытой Татьяной, вдруг что-то выскочило, да так
проворно, что цыганка еле успела это поймать... И на тот миг, пока она
держала свою находку, сердце Елизаветы остановилось.
Она схватилась за грудь, задыхаясь, и помутившимся взором увидела, что
Татьяна с отвращением швырнула в костер... тряпичную куклу.
Да-да, куклу! Такую, какими играют все девочки; какими играли Лисонька
и Лизонька; какую Елизавета обязательно сшила бы для Машеньки. Это была
самая обыкновенная кукла, только она все время трепыхалась, дергалась, будто
в пляске, будто была живая. Она продолжала плясать даже в огне, дергая
тряпичными руками и ногами; и только сейчас Елизавета поняла, что на куклу
надето платье из синего шелкового лоскута - точь-в-точь ее платье, которое
изорвалось во время достопамятной скачки на медведе. На голове у куклы были
накручены длинные косы из пеньки. Не той ли самой, которую когда-то
"остригла" Анна Яковлевна, уверенная, что стрижет свою соперницу?.. Эта
кукла, без сомнения, изображала Елизавету. И все время, пока она трепыхалась
в костре, трепыхалось сердце Елизаветы, пока кукла вдруг не вспыхнула
черным, жирным пламенем и не исчезла без следа.

Елизавета проснулась от своего резкого, короткого крика и привскочила в
постели, прижав руки ко рту и в ужасе озираясь.
За окном чуть брезжило серое ноябрьское утро.
Увидев Татьяну, спящую на своем сеннике, Елизавета зажмурилась, не веря
глазам, а когда открыла их вновь, цыганка по-прежнему спала.
Елизавета встала, подняла с полу Татьянин кожушок, он был сырой,
холодный, и, закутавшись в него, выбралась за дверь.
Ее пошатывало от слабости, но сердце билось ровно, спокойно, в глазах
не крутились огненные колеса, как бывало раньше.
Когда Елизавета сошла по лестнице, босые ноги ее заледенели; она
напялила чьи-то валенки, стоявшие под лестницей, потом осторожно - не дай
бог, не скрипнуть бы! - сняла засов с боковой двери и стала на крыльце под
серым небом раннего утра.
Сыро было, зябко. Елизавета покрепче запахнула кожушок, подняла
воротник, уткнулась в кудлатый мех. От него несло псиной, и она
отстранилась, сморщив нос. Осмотрелась, позевывая, и вздохнула
глубоко-глубоко, словно глотнула колодезной воды.
- Тини, тини! Тинь!
Синичка! Ноябрь, зима скоро. Но ведь поет же, голосок подает:
- Тини, тини! Тинь!
Елизавета посмотрела на изрытую, истоптанную землю у ворот, на
покосившийся столб, на черные уголья, над которыми еще курился дымок...
Подняла глаза к серому, низко нависшему небу, перевела взор на сизую
волжскую волну.
- Тини, тини! Тинь!
И вдруг она вздрогнула, сжала руки у горла и зашлась в рыданиях, словно
голосок синички достучался сквозь стынь и ледяную кору до замерзшего,
стиснутого болью сердца и освободил его, растопил лед. Вот он и пролился
слезами и растаял. Хоть близилась не весна, а новая зима...

2. Дом на Варварке