"Иван Арсентьевич Арсентьев. Короткая ночь долгой войны" - читать интересную книгу автора

- Скажите откровенно: вы на самом деле рветесь на фронт? Или так...
патриотизм перед нами демонстрируете?
Михаил от неожиданности не знал, что и сказать, спросил сам:
- Вы-то сами-то долго были на фронте?
- Я не был. Призван, но не гожусь по здоровью. Вот... - коснулся он
своих ужасных ног. - Когда вылечат, тогда и мой черед настанет. Однако
признаюсь: восторга не испытываю. Я никогда ни с кем в жизни не дрался.
Люблю покой, тишину. Животных люблю. По профессии я зоотехник... Боже мой!
Как подумаешь, что теперь с родными, с близкими, душа разрывается! -
воскликнул он дрогнувшим го-лосом.
"А что с моими близкими? - подумал Михаил печально. - Крым, Кубань, Дон
топчут фашисты. Жена, дети в какой-то тьмутаракани, которая ни на одной
карте не значится. Эх, черт! Растравил сердце..."
- Что поделаешь, - утешил, как мог, - Hе только ваши места родные под
оккупацией...
- Откуда вы взяли? Какая оккупация? Пока бог миловал. Я вохменский.
Стало быть, костромской. У нас на Ветлуге самое раздолье...
- А я на Кубани да на Дону вырос. Раздолья у нас тоже хватает. А уж в
небе - и говорить нечего, - улыбнулся Михаил.
Сосед взгромоздил свои ноги-колоды на скамью, вздохнул.
- Hет, все равно лучше наших мест не найти. Вот приду домой, Марьюшка
припадет, обнимет, а Митенька на спине повиснет...
- Hу вас! Совсем расстроили меня... Ведь и у меня двое - тоже девочка и
мальчик. Потому и руки чешутся - разделаться быстрей... Сколько погубили
нас, перекалечили, сколько детей осиротили... Это вы красиво рассуждаете:
жить надо мирно. А сколько матерей без сынов, жен без мужей?..
- Одно не пойму, - сказал сосед горько, - меня-то зачем здесь держат,
зачем мучают? Знают ведь, что моя болезнь неизлечимая, хроническая. Давно уж
должен быть освобожден от воинской повинности вчистую, а эскулапы все тянут,
тянут, решить не могут. - И со злостью ударил костылем об пол.
Михаил усмехнулся про себя; "Я для него вроде попа. Видать, не дурак,
придумал исповедь для сердечного облегчения... Всю душу взбаламутил..."
Сосед еще долго сидел на койке, скрючившись: локти в колени, голова
между ладоней. Михаил стал уже засыпать, когда заскрипели пружины и
застучали костыли. "Курить потащился. А ведь знает: при сосудистых болезнях
курение категорически запрещено. Э! Черт с ним... - И вдруг подумал с
опаской: - А ведь он явно не в себе. Как бы не того..." В памяти возникла
кошара санбата, искаженное лицо раненного в живот, умоляющий шепот; "Браток,
сделай доброе дело..." Михаил встал; "Hу уж нет! Мы будем жить! Мы еще
толкнем речь на собственных похоронах!" Вышел в коридор - никого. Тронул
дверь уборной - пусто. В умывальной ночью делать нечего, но все же решил
заглянуть. Заперто. Странно... Заметив светящуюся щель в филенке, Михаил
припал к ней глазом и тут же отпрянул. Кулаки инстинктивно сжались. Дверь
была приперта изнутри костылем. Из бачка на пол вывален мусор. В бачок
из-под крана лилась вода - в Ереване от нее зубы ломит. Сосед сидел, опустив
в эту ледяную воду свои страшные ноги...
Утром, после обхода, Михаил попросил перевести его в другую палату...
Из госпиталя он сразу двинул в отдел кадров Закавказского фронта. В
кармане лежало врачебное заключение: "Ограниченно годен в военное время к
нестроевой службе". Отвоевался... Он так не считал. По-прежнему был нацелен