"Иван Арсентьевич Арсентьев. Короткая ночь долгой войны" - читать интересную книгу автора - Скажите откровенно: вы на самом деле рветесь на фронт? Или так...
патриотизм перед нами демонстрируете? Михаил от неожиданности не знал, что и сказать, спросил сам: - Вы-то сами-то долго были на фронте? - Я не был. Призван, но не гожусь по здоровью. Вот... - коснулся он своих ужасных ног. - Когда вылечат, тогда и мой черед настанет. Однако признаюсь: восторга не испытываю. Я никогда ни с кем в жизни не дрался. Люблю покой, тишину. Животных люблю. По профессии я зоотехник... Боже мой! Как подумаешь, что теперь с родными, с близкими, душа разрывается! - воскликнул он дрогнувшим го-лосом. "А что с моими близкими? - подумал Михаил печально. - Крым, Кубань, Дон топчут фашисты. Жена, дети в какой-то тьмутаракани, которая ни на одной карте не значится. Эх, черт! Растравил сердце..." - Что поделаешь, - утешил, как мог, - Hе только ваши места родные под оккупацией... - Откуда вы взяли? Какая оккупация? Пока бог миловал. Я вохменский. Стало быть, костромской. У нас на Ветлуге самое раздолье... - А я на Кубани да на Дону вырос. Раздолья у нас тоже хватает. А уж в небе - и говорить нечего, - улыбнулся Михаил. Сосед взгромоздил свои ноги-колоды на скамью, вздохнул. - Hет, все равно лучше наших мест не найти. Вот приду домой, Марьюшка припадет, обнимет, а Митенька на спине повиснет... - Hу вас! Совсем расстроили меня... Ведь и у меня двое - тоже девочка и мальчик. Потому и руки чешутся - разделаться быстрей... Сколько погубили нас, перекалечили, сколько детей осиротили... Это вы красиво рассуждаете: - Одно не пойму, - сказал сосед горько, - меня-то зачем здесь держат, зачем мучают? Знают ведь, что моя болезнь неизлечимая, хроническая. Давно уж должен быть освобожден от воинской повинности вчистую, а эскулапы все тянут, тянут, решить не могут. - И со злостью ударил костылем об пол. Михаил усмехнулся про себя; "Я для него вроде попа. Видать, не дурак, придумал исповедь для сердечного облегчения... Всю душу взбаламутил..." Сосед еще долго сидел на койке, скрючившись: локти в колени, голова между ладоней. Михаил стал уже засыпать, когда заскрипели пружины и застучали костыли. "Курить потащился. А ведь знает: при сосудистых болезнях курение категорически запрещено. Э! Черт с ним... - И вдруг подумал с опаской: - А ведь он явно не в себе. Как бы не того..." В памяти возникла кошара санбата, искаженное лицо раненного в живот, умоляющий шепот; "Браток, сделай доброе дело..." Михаил встал; "Hу уж нет! Мы будем жить! Мы еще толкнем речь на собственных похоронах!" Вышел в коридор - никого. Тронул дверь уборной - пусто. В умывальной ночью делать нечего, но все же решил заглянуть. Заперто. Странно... Заметив светящуюся щель в филенке, Михаил припал к ней глазом и тут же отпрянул. Кулаки инстинктивно сжались. Дверь была приперта изнутри костылем. Из бачка на пол вывален мусор. В бачок из-под крана лилась вода - в Ереване от нее зубы ломит. Сосед сидел, опустив в эту ледяную воду свои страшные ноги... Утром, после обхода, Михаил попросил перевести его в другую палату... Из госпиталя он сразу двинул в отдел кадров Закавказского фронта. В кармане лежало врачебное заключение: "Ограниченно годен в военное время к нестроевой службе". Отвоевался... Он так не считал. По-прежнему был нацелен |
|
|