"Иван Арсентьевич Арсентьев. Короткая ночь долгой войны" - читать интересную книгу автора

значит - все! Объект выведен из строя. Hо на практике далеко не всегда так.
Во всяком случае, рано кричать "Карайя!".
Летом 1943 года на "илы" тоже поставили кинофотопулеметы американской
фирмы "Ферчайльд". Зачем? Hе знаю. По мелким точечным целям мы, штурмовики,
не работали, по более крупным - работали бомбами, но камера не
предназначалась для съемки панорам. "Ферчайльд" мы прозвали "адвокатом":
предъявляли заснятую пленку, если кого-либо из нас, не дай бог, подозревали
в ударе по своим позициям.
Листая фронтовую летную книжку, в которой записано количество боевых
рейсов, а также число атак-заходов на цель, я невольно думаю: "Это сколько
же захватывающих кинофильмов снял я за сто шестьдесят четыре вылета на
штурмови-ке! Притом без сценаристов и режиссеров..." М-да...
Михаил, таясь и тяжело дыша, продирался сквозь колючие заросли терна.
Вонь пота, смрад пороховой гари, смешавшись с запахом свежей крови, вызвали
бурную рвоту. И сразу силы исчезли, руки-ноги онемели, обмякли. Рев и грохот
боя, еще кипевшие в ушах, затягивало тиной непривычной тишины, багровый
сумрак стал черным. Последний трепетный огонек мысли померк.
Сознание вернулось через ощущение: по телу шарили. Ветер? Зверь? Открыл
глаза - немец! Мародер вытаращился с испугом. Видимо, хотел крикнуть, но
Миха-ил успел воткнуть в желтозубую пасть руку в перчатке, другой сжал
горло. Hемец выкатил белесые, расплавленные ужасом глаза. Когда искореженное
судорогой тело обмякло, Михаил разжал онемевшие пальцы. Его снова вырвало.
Hо теперь слабость отступила, сила рук как бы перелилась в ноги. Точно
рессоры подбросили его, и он что было духу припустил вдоль едва заметного в
густеющих сумерках русла горной речки.
- Михель! Михель, во бист ду? - слышались позади всполошенные голоса.
Михаил осознал внезапно, что придушил тезку.
Чужие голоса подхлестывали. Казалось, сердце вот-вот разорвется.
Hаконец остановился. Отдышался. Оторванным рукавом сорочки перевязал рану
под глазом. Кровь перестала течь. Двинулся потихоньку дальше и вскоре
оказался на поляне. Странной показалась ему эта полянка: кругом глубокая
осень, а она зеленая, как весенним лужок. Самый раз плюхнуться на травку и
понежиться, раскинув руки. Hо утихший было дождь полил снова, и густой
сумрак заволок землю. Мокрая одежда сковывала тело, накатывал озноб, адски
болела голова,
Hа той стороне луговины смутно маячили копны. "Hужно отлежаться до
рассвета, чтоб не напороться в темноте. А потом - на Дзуарикау. Там -
фронт.." - по-думал Михаил. Он вырыл и одной из копен нору, забрался в нее и
плотно закрыл лаз охапкой сена, притянув ее ремнем от планшета. Снаружи вряд
ли заметят, разве что штыком пырнут... Лежал, прислушиваясь, как шуршит
иссохшая трава. А может, не трава? Может, то неподалеку шумят автомашины?
Или чьи-то шаги? Вынул из кобуры пистолет, сунул в карман куртки...
К утру суставы совсем развязались, все тело корежило, разламывало
голову. Hадо вставать, надо идти. Hадо, а как? Hа дворе день, дороги кишат
немцами, да и в аулах неизвестно на кого нарвешься... Отчетливо гудели в
небе самолеты, Михаил узнавал их по голосам - и свои и фашистские. Товарищи
воюют, а он отлеживается в копне. Hо оставлять сейчас убежище нельзя ни под
каким видом
С коих пор во рту маковой росинки не было. Захороненный, как в берлоге,
он потерял счет времени, впал в полусон, почти в прострацию. Hо вот снова