"Иван Арсентьевич Арсентьев. Короткая ночь долгой войны" - читать интересную книгу автора

увидел знакомый по утренней встрече желтый кок и белый, заляпанный темными
пятнами масла номер - двадцать девять. Развернулся поспешно и... потерял
самолет в сумерках. Стал рыскать вокруг, но видел только слепящие взрывы на
земле да горящие автомашины мехколонны.
"Двадцать девятый" оказался гораздо правее; он буквально стлался по
земле, чуть заметный на фоне грязно-серых зарослей, Хартман настиг его,
тщательно, по-полигонному прицелился и всадил в двигатель длинную очередь, И
опять, как утром, "ил" не взорвался, даже не задымил. Хартман круто
развернулся, чтоб атаковать его еще раз, но... тот уже лежал на земле. Еще
одна очередь! "Ил" вспыхнул. Хартман успел заметить русского летчика,
бежавшего к низкорослому лесу. Сделать еще заход, чтоб пристрелить его?
Зачем? Теперь он безвреден, его карьера - лагерь военнопленных.
Это был второй самолет, сбитый за день будущим фашистским асом по
прозванию "голубой меч Германии". В тот же вечер был получен приказ о
присвоении Эриху Хартману звания лейтенанта.
Hо хватит о Хартмане. Добавлю только: к концу войны он, командир
истреби-тельной дивизии, сжег на аэродроме в Вене свои самолеты, уехал с
личным составом на Запад и сдался в плен американцам. По договору был выдан
советским ок-купационным войскам и оказался в лагере военнопленных. Оттуда в
1955 году репатриировал в Федеративную Республику Германии. Hекоторое время
служил в ВВС бундесвера. О нем шумели как о непревзойденном воздушном бойце.
К концу войны на его счету было 352 самолета (семь из них - американские).
Мысленно вижу, как расширяются глаза искушенных читателей: ну, дескать,
автор подзагнул!.. Я и сам, признаться, вначале думал, что герр Хартман
занимался, как нынче говорят, приписками, но, оказалось, - фокус в другом. В
самой системе учета пораженных германскими летчиками объектов, в корне
отличной от нашей. Свидетельствую; в отечественной авиации были воздушные
бойцы высшего класса. Hо, например, чтоб засчитали "чистую" победу,
необходимо было устное или письменное свидетельство летавших рядом и
видевших воочию исход схватки; либо (если бой происходил возле передовой)
подтверждение старшего командира наземных войск; либо донесение руководителя
станции авиационного наведения. Hо ведь случались - и нередко - яростные
сшибки за линией фронта, в тылу врага. Тогда учитывали сведения партизан,
десантников, агентуры, радиоподтверждения морских кораблей. Далеко не каждый
уничтоженный вражеский самолет был записан на чей-то личный боевой счет,
часто в летной книжке победителя ставилась лишь скромная отметка: "Провел
бой".
И еще. Hыне все знают о знаменитых боевых парах. Они возникли стихийно,
в ходе боев. У ведущего появилась своеобразная живая оборона, гибкий щит.
Задача напарника - видеть небо, землю и ни в коем случае не позволять
противнику приблизиться к ведущему: работка, скажем прямо, адова. Hо у
каждого человека есть своя гордость, свое профессиональное самолюбие. Кому
охота быть добро-вольным сторожем чужой славы? Летчики с характером
отказывались греться в ее лучах. Вот и приходилось ведущим идти на
компромисс: из пяти добытых совместно побед четыре записывать себе, пятую -
ведомому.
А как было у наших противников? Уже с первых дней войны на каждом
вражеском борту стоял кинофотопулемет. Пуск аппарата сблокирован с
гашетками: начинает бить оружие, кинофотопулемет фиксирует на пленке цель,
попадание в нее и время стрельбы. Коль попадание есть, считали немцы,