"Иван Арсентьевич Арсентьев. Короткая ночь долгой войны" - читать интересную книгу автора

температура воды и масла за красной чертой! Остужать надо! Остужать... Вон с
утра какая жара...
Спрыгнул на землю, заглянул в брошенную на стоянке пожарную бочку. Вода
вонючая, с окурками. Поднял банку из-под тавота, принялся окатывать
раскален-ный двигатель, как лошадь; Упарился, снял гимнастерку, выплеснул
ведро себе на голову. Ф-фуф!.. Вот бы поглядел кто, какую я "горбатому" баню
устроил! С язычка не слезал бы... А уж в "боевом листке" изобразили бы
непременно. "С кавалерийской скребницей!.." Присел в тени под крылом. Что же
делать? А если поднять самолет сразу после запуска, не прожигая свечи? Мотор
может потянуть, а может и не потянуть. Если потянет - хорошо. А если нет,
если обрежет на взлете? Тогда плохо, амба! Тьфу! А ежели не взлетать вообще?
Сжечь самолет к чертям и... привет, Маруся! Кто и что тебе скажет? Ты сам
себе здесь и царь, в бог, и воинский начальник. Неисправный самолет врагу не
оставил? Нет. Значит, и спроса с тебя нет... Так-то оно так, да только
себя-то не обманешь. Встретишься потом с подлецом каким-нибудь, с трусом - и
помалкивай в тряпоч-ку: "Сам такой!" Нет, не хочу! Выбор един. Как
говорится, разумный риск. Ежели такой существует... Эх, фортуна, фортуна!
Красивая, говорят, ты бабенка, да больно капризная. Но чем черт не шутит...
На другой стороне аэродрома разорвалось несколько снарядов, раздалась
пулеметная стрекотня. Михаил поежился, подумал мимолетно: "Интересно, какой
у них калибр?" - и, обжигая ладони о раскаленную обшивку самолета, взобрался
па крыло. Окинул взглядом окрестности, затем кабину. "А температура спадает.
Но запускать, пожалуй, рановато". Опять серия взрывов прошлась по дальнему
краю летного поля. "Вот проклятье! Этак в "вилке" окажешься. Дольше сидеть -
это риск уже неразумный". Запустил двигатель, зажал тормоза, дал полный газ.
Все жилки напряглись; обрежет или нет? Но мотор перебоев не дает. Самолет
уже в разбеге, взлетает. Михаил сбрасывает обороты и ложится на курс.
Подобных ситуаций на войне хватало. И автору этих строк примерно в те
же дни пришлось угонять самолет из-под самого, можно сказать, носа немцев.
Помню поселок Подгородний возле Днепропетровска. Земля ходуном, небо
дрожит от гуда - бомбят мост через Днепр. А по мосту - поток: телеги,
машины, детские коляски. Ревут надсадно моторы, воют клаксоны, воют люди...
Немногим суждено выбраться на левый берег: бомбежки чудовищны.
На площадке Подгородного (аэродромом ее не назовешь) ремонтируют
самолет, который мне приказано перегнать. Фанерный У-2. Отбомбившиеся Ю-87,
"штукасы", выходя из пикирования, шныряют над нашими головами. Ремонтники
нервничают, боятся. Мне, военному летчику, жестокими законами войны
предопределено: то ля я убью врага, то ли враг убьет меня. Но им-то,
рабочим, каково в неутихающем грохоте? К тому же мы в неодинаковом
положении: я улечу на отремонтированном ими самолете, они останутся. Поэтому
я чувствую себя перед ними виноватым. Как бы лично виноватым.
Гляжу, перестали стучать инструментом. Собрались в кучку, пошептались,
и вдруг; "Привет! Мы пошли".
- Да вы что, товарищи? Дел-то осталось всего ничего! Я помогу, если
на-до...
- Видали мы помощничков... Ты тем помогай! - И на мост показывают,
забитый людьми.
Как кнугом стеганули меня. Обида их справедлива. Hо ведь и я не по
своей воле торчу здесь.
- Товарищи, это машина фронтовой связи. Она нужна позарез.