"Убийственная тень" - читать интересную книгу автора (Фалетти Джорджо)Глава 22Он и сегодня захлебывался воспоминаниями. Много лет прошло, много крови пролито. Кровь из жил, кровь из слов, что ранят больнее оружия. Разбитая жизнь мало-помалу складывалась из осколков по волшебной прихоти случая, обретала новые, небывалые формы и краски. Встреча, к которой он был совсем не готов, оставила внутри необъяснимую, тянущую пустоту. Они посмотрели в глаза друг другу, и все словно отдалилось, потеряло смысл. Бороться не за что и побеждать незачем. Остались лишь сожаления – не о том, что было, а о том, что может быть. Интересно, она ощущает такую же пустоту теперь, когда знает, где он, каким он стал? Знает его мысли. Разделяющее их расстояние сократилось, но от этого они не стали ближе. Однажды они убедились, что сближение невозможно. Истекшее время способно лишь превратить равнодушие в жалость. А ему не надо… Палка угодила в какую-то выщербину, и он почувствовал, что теряет равновесие. Могучие руки, удержав от падения, выудили его из омута мыслей. – Устали? Может быть, вернемся, мистер Уэллс? Алан Уэллс оперся на палку и помотал головой. Физиотерапевт Венделл, отвечающий за его реабилитацию, решил сегодня вместо занятий в тренажерном зале вывести его на прогулку. И они отправились на лужайку перед домом, под сень вязов. Ходьба у него сразу не заладилась, и Алан начал терять уверенность. – Ничего у меня не получится. – Непременно получится. Нет, не получится. Хотя бы потому, что мне на хрен не надо, чтобы получилось. Венделл улыбнулся ему, дословно прочитав его мысли. Точно такие же слова он не раз слышал от других людей в подобных ситуациях. – Мистер Уэллс, вы слышали про итальянского гонщика Алессандро Дзанарди? Алан не был любителем автогонок, но знал, что Дзанарди выиграл несколько престижных гонок в Америке. – Да, что-то слышал. – Так вот. Он оказался в том же положении, что и вы: потерял обе ноги на гонках в Германии. Венделл сделал эффектную паузу, и Алан нехотя признал, что мотивировать пациентов врач умеет. – Сейчас он уже участвует в международных соревнованиях. У него точно такие же протезы, как у вас. – И что, победит? Венделл пожал плечами. – Не в этом дело. Какое бы место ни досталось ему на гонках, он уже победил. Алан ничего не сказал на это. Венделл – здоровый, жизнерадостный парень и к работе относится очень искренне и серьезно, вкладывает в нее весь свой энтузиазм. Но как не думать о том, что всякий раз после сеанса он уходит на своих двоих, ставя плюсик под именем Алана Уэллса в списке визитов. Физиотерапевт взял прислоненные к дереву костыли и протянул ему. – Думаю, на сегодня хватит. Все случится вдруг, поверьте моему опыту. В одно прекрасное утро вы проснетесь и почувствуете, что можете ходить легко и свободно. Алан подсунул костыли под мышки и вместе с врачом заковылял к выходу из «сада», как они по-домашнему его называли, а на самом деле это был настоящий огромный парк, обступавший дом со всех сторон, а на западе граничивший с полем для гольфа на уровне третьей лунки. Венделл отодвинул створку стеклянной двери, ведущей в гостиную. – Хотите, я помогу вам принять душ? – Да нет, не надо, я не вспотел. Вечером приму, мне наш водитель поможет. Джонас был не только водителем, а в некотором роде «прислугой за все». Прежде он работал санитаром в Медицинском центре Флагстаффа. – Ну хорошо. Тогда я пойду, если я вам больше не нужен? Алан стоя смотрел, как Венделл на своем «харлее» выруливает из-за дома на подъездную аллею. Прежде он не любил мотоциклы, а сейчас вдруг остро позавидовал врачу. К нему неслышной походкой приблизилась Ширли. – Вам чего-нибудь подать, мистер Уэллс? Алан невольно улыбнулся, обезоруженный всегдашней услужливостью горничной. – Ширли, а где телекамера? – Какая телекамера? – Которая меня все время снимает и тут же предупреждает тебя, когда я остаюсь один. Не может быть, чтоб ты без посторонней помощи была так расторопна. Или ты прибегаешь к услугам медиумов? Он сделал несколько шагов по комнате. Костыли оставляли на пушистом ковре следы, но ворс тут же вновь выправлялся. Горничная шла по пятам. – Занимайся своими делами. А я пойду в кабинет, посмотрю почту. Или ты и по Интернету за мной следишь? Ширли отступила на шаг. Алан понял, что малость переусердствовал в своих шутках, и с улыбкой обернулся к ней. – Я знаю, что ты по мере сил пытаешься мне помочь. А иногда и не по мере… Большое тебе спасибо, Ширли, но мне в самом деле ничего не нужно. – Извините, мистер Уэллс. Горничная повернулась и вышла, а он продолжил свой путь в кабинет. Теперь на передвижения по дому уходило гораздо больше времени, и надо было с этим считаться. А еще на костылях он не только без ног, но и без рук. Надо научиться перемещать хотя бы мелкие предметы без посторонней помощи. Наконец он добрался до отцовского кабинета, декорированного, как и весь дом, в совершенной гармонии старинной мебели и современного дизайна. Средоточием кабинета был большой стол со стеклянной столешницей. Изрядно повозившись с костылями и креслом, Алан уселся перед монитором и обнаружил, что компьютер не выключен, а в порт USB вставлена флешка. Ее содержимое высветилось на экране, как только он тронул мышь. Несколько лет назад Алан Уэллс закрыл бы окно, даже не взглянув. Но теперь все иначе, теперь он снова стал полноправным наследником Коэна Уэллса, хотя когда-то сознательно отказался от этой роли. По всему экрану расположились папки с разными названиями. Алан наугад открыл одну и быстро пробежал ее глазами. Это были банковские отчеты о состоянии текущих счетов на Каймановых островах, на Барбадосе, в Ирландии, в Монте-Карло – на каждом сотни миллионов долларов. Еще там были сканированные копии документов о собственности на недвижимость, о долевом участии в бесчисленных акционерных обществах. Сами документы, видимо, хранятся в каком-нибудь сверхнадежном сейфе. Алану стало не по себе. Какой только деятельностью не занимается его отец, и наверняка далеко не вся она заявлена в налоговой декларации. Он уже собирался выйти из директории, как вдруг взгляд его упал на папку, озаглавленную «Высокое небо». Он кликнул по иконке, открывая папку. В ней был целый ряд файлов, посвященных деятельности ранчо. Была карта района с участками собственности, помеченными лиловым. А почти в центре находился небольшой участок в форме закрашенного желтым ромба, с надписью: «Флэт-Филдс – Элдеро, 1868». Странно. Из разговоров отца он понял, что тот район принадлежит ему полностью, включая Флэт-Филдс. Карта новая, непонятно, откуда эти два цвета и надпись, датированная позапрошлым веком, и к тому же имя Элдеро скорее легендарное, чем историческое. Он открыл следующий документ и углубился в чтение, чувствуя нарастающую в душе тревогу. Это было письменное признание Колберта Гибсона в незаконном присвоении фондов Сберегательного банка Первого флага. Насколько известно Алану, Колберт Гибсон в настоящее время занимает пост мэра города, но дата признания относится ко времени, когда он еще был управляющим банком. Алан понял, почему отец так горячо поддержал на выборах кандидатуру явного мошенника. Этот человек теперь целиком и полностью у него в руках. Достаточно обнародовать этот документ, чтобы упрятать Гибсона за решетку. Наверняка Гибсон готов на все, лишь бы этого не случилось. Третий файл был распиской о крупном займе, предоставленном несколько лет назад в личное пользование некоему Дэвиду Ломбарди. Алан не знал, как расценить только что прочитанное, и совершенно не представлял, что ему делать. Ему известна та истина, что в мире большого бизнеса, чтобы тебя не сожрали, надо уметь вовремя сожрать других. Но это всего лишь метафора для непосвященных, иное дело, когда видишь останки заживо сожранных людей. Он выключил компьютер и с помощью костылей поднялся. Флешка пусть остается в гнезде. Отец, вернувшись домой, сам ее вытащит и положит на место. А иначе он может подумать, что Алан открывал ее, чего допустить нельзя ни в коем случае. Он вышел из кабинета и тем же путем приковылял в гостиную. Сел на диван и с помощью пульта задернул жалюзи, закрываясь от слепящих закатных лучей. Ширли снова бесшумно возникла рядом, когда он собирался включить телевизор. – Звонит Джон, охранник от ворот. Его там чуть удар не хватил. К вам пришли. – Ко мне? Кто? – Джон сперва подумал, что его разыгрывают, а когда понял, что правда, чуть в обморок не упал. – Я понял, Ширли. Кто пришел? – Суон Гиллеспи. Два слова отозвались в мозгу Алана как выстрел в горах. Его так и подмывало крикнуть: «Не принимать! Передай Джону, если он уже очнулся, чтоб не впускал ее сюда ни сейчас, ни в будущем!» Или, по крайней мере, до тех пор, пока у него не отрастут ноги. Но он тут же подавил этот порыв. Нельзя же всю жизнь спасаться бегством. Призрак Суон Гиллеспи будет являться вновь, если у Алана не хватит духу встретиться с ней и тем самым навсегда вычеркнуть из памяти. Сейчас. – Скажи, чтобы впустил ее. Ширли направилась было к двери, но он остановил ее и указал на кресло, к которому были прислонены костыли. – И убери эти проклятые железяки. Лейтенант Алан Уэллс не единожды смотрел в лицо смерти и видел, как умирают другие. Он не забыл, как лежал на песке, чувствуя, что жизнь уходит из тела вместе с кровью, и ждал, не зная, то ли позвать на помощь, то ли помолиться, чтобы она так и не подоспела. Но ожидание Суон Гиллеспи далось ему еще труднее. Слишком много воспоминаний, невысказанных слов, боли и гнева, загнанных внутрь, связано с этим именем. И все их как рукой сняло, едва она появилась в комнате. Суон Гиллеспи обладала даром превращать любой свой приход в событие. У других людей первым обращает на себя внимание что-то одно: лицо, фигура, взгляд, голос, – у нее же все воспринимается вместе, в гармоничном сочетании, свойственном произведениям искусства. Прежде Алан всякий раз поражался тому, что мозг не в силах объять и удержать в памяти ее красоту. – Здравствуй, Суон. – Здравствуй, Алан. Она неуверенно подошла ближе. На ней были простые полотняные брюки и спортивная рубашка навыпуск, а сверху – легкая стеганая жилетка. В руках она держала мягкую широкополую шляпу и темные очки. Внезапно заметив, что руки у нее заняты, она смущенно улыбнулась. – Прости, надо было оставить их в машине, но это, можно сказать, орудия производства. Порой знакомое лицо приводит окружающих в священный ужас. Алан понимал, что она имеет в виду. Упомянутый священный ужас он ощутил и на себе, но по горькой иронии судьбы они в этом смысле совершенные антиподы. Она стала знаменитой благодаря красоте своих ног, он – благодаря их отсутствию. – Как живешь? В воздухе повисла неловкость, связанная с бременем ушедших лет и событий, с утратой доверия, чего не выдержит даже самая страстная любовь. – Хорошо. Суон обвела взглядом комнату. – До чего же красиво. Раньше, по-моему, все было как-то иначе. – Да. Мать, прежде чем в очередной раз сменить мужа, изрядно тут потрудилась. Она вышла замуж как раз за архитектора, который делал перепланировку всего дома. Теперь они, по-моему, вместе колесят по миру. – Он нарочно выбрал такой легкий, беззаботный, почти издевательский тон. – А впрочем, наш ремонт едва ли стоит упоминания в присутствии такой важной особы. Я то и дело натыкаюсь на репортажи о твоих головокружительных успехах. Наверняка во Флагстаффе тебя встретили с триумфом. Суон как будто отмахнулась от него шляпой и опустила глаза. – Да ну. Зря ты так думаешь. Не хочу повторять мудрые банальности, но не все то золото, что блестит. Когда жила здесь, не чаяла уехать подальше. А оказывается, мир всюду одинаков. Меняются только родные места. Поэтому, наверное, не стоит возвращаться. Когда она подняла на него глаза, Алан увидел в них застарелую боль. В настоящем порой чувствуешь себя очень неуютно, если это настоящее усеяно обломками прошлого, которое трудно забыть. – Ты наверняка гадаешь, зачем я пришла. Алан усмехнулся. – Поздороваться со старым другом – чем не причина? Суон положила шляпу и очки на кресло. – В общем, да. Хотела спросить, как ты себя чувствуешь. Но еще и сказать тебе кое-что. Надо было это сделать намного раньше, не после того, как с тобой случилось несчастье. Но ты ведь знаешь: я никогда смелостью не отличалась. – Разве, чтобы достичь таких высот, смелость не нужна? – Никакая это не смелость. По молодости я тоже обольщалась, а потом поняла, что для этого нужно. Алан молча ждал продолжения. Он вдруг почувствовал к ней такое же сострадание, какое временами испытывал к себе. – Не смелость, а отчаянность. Когда-то за такое выражение ее лица он готов был отдать жизнь. – Так что мне, чтоб добиться успеха, смелость не понадобилась. Вот ты и в самом деле герой. – Я не герой. – Нет, герой. Ты всегда был им, хоть и не знал этого. – Кому это нужно? – Многим. Это нужно ребятам, которых ты спас. Это было нужно тебе, чтобы стать тем, кем ты стал. Это нужно… Суон запнулась, и Алану хватило этой заминки, чтобы в голову полезли самые черные мысли. Вспомнились бессонные ночи на больничной койке, зверская боль в ногах, слезы, градом катившиеся по лицу. Все это он вспомнил и в который раз спросил себя: «Если б ты знал, что тебе придется испытать, пошел бы ты их спасать или остался в укрытии, зная, что душа потом будет не на месте, что совесть будет мучить, зато останешься цел и невредим?» Жив. Тысячу раз он себя спрашивал, стал бы рисковать жизнью, спасая тех ребят. Спрашивал и не находил ответа. А тем временем Суон едва слышно закончила свою мысль: – Это нужно было мне, чтоб набраться смелости и прийти сюда. Алан молчал. Его ожидание было в равных долях соткано из нетерпения и страха. – Все эти годы я жила и пользовалась благами жизни с ощущением, что не имею права на них, что вот-вот кто-то мне скажет, что я присвоила их незаконно, и заберет назад. Я добилась того, о чем с детства мечтала, но… – Она оборвала фразу, видимо сочтя недоговоренность более красноречивой, чем слова. – А потом я поняла почему… Еще одна короткая пауза, чтобы взять дыхание, и наконец Суон выбросила белый флаг: – Когда идешь на подлость, надо иметь силы, чтобы ее забыть. А я свои переоценила. Потому и пришла сегодня к тебе. Она посмотрела Алану прямо в глаза, и он все прочел в ее взгляде. – Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить? Алан долго не отвечал, во всяком случае ей это молчание показалось вечностью. Многие на его месте сказали бы себе в этот миг: «Все-таки есть справедливость на свете». Вот она перед ним, такая беззащитная. Ничего не стоит воспользоваться этой беззащитностью и насладиться мщением. Он может убить ее одним словом. А может и разрешить вопрос, мучивший его самого. В этот миг он отбросил все сомнения и ответил себе «да». Если бы все повторилось, он поступил бы так же – рискнул своей жизнью ради спасения тех ребят. Потому и теперь не произнес убийственных слов. – Конечно, Суон. Я давно тебя простил. Кто-то вновь запустил время, остановившееся в этих четырех стенах, а на лице Суон, как пожар, вспыхнула улыбка. – Значит, я могу иногда приходить? Алан вдруг осознал, что за все время их разговора глаза Суон ни разу не остановились на его ногах. – Ты не мучайся, Суон. Мы были детьми и наделали много ошибок. Ты, Джим, я. Прошло столько лет, и я думаю, если нам и надо просить у кого-то прощенья, то у самих себя. Мне ты ничем не обязана. И никто тебя не заставляет сюда приходить. – Ты не веришь в то, что мне самой хочется? Алан, в отличие от нее, уперся взглядом в протезы, скрытые под спортивным костюмом, только чтобы не видеть ее лица. – Давай смотреть правде в глаза. У твоих ног весь мир. У меня же вместо ног металл и пластмасса. Что тебе за радость навещать инвалида? Он все-таки поглядел на нее и улыбнулся, не сознавая, как жестоко прозвучали его слова в сочетании с этой улыбкой. – Скорее всего, это с твоей стороны не радость, а жалость. А твоя жалость мне совсем не нужна. Глаза Суон подозрительно блеснули. Она взяла с кресла шляпу, быстро скрыла слезы под темными очками и еле заметно кивнула: – Я поняла. Прости. Ну тогда я пойду. – Она подошла и мазнула губами по его щеке. – Прощай, Алан. Этот легкий поцелуй она умудрилась наполнить пьянящим ароматом и недозволенной нежностью. – Прощай, Суон. Будь счастлива. Она повернулась к нему спиной и в мгновение ока исчезла за дверью. И весь мир будто перестал существовать, как случалось всякий раз после ее ухода. Алан остался один, и, хотя солнце еще просачивалось сквозь планки жалюзи, ему показалось, что комната вмиг погрузилась в кромешную тьму. |
||
|