"Хьелль Аскильдсен. Макушка лета ("Все хорошо, пока хорошо" #5) " - читать интересную книгу автора

Здесь мы затеяли было посмеяться - мол, интересно, что подумал Карл, мы
грохотали по крыше как стадо слонов, - но смех вышел кислым (что тоже
говорит о нашем взрослении), ибо мы чувствовали свою вину, я во всяком
случае, хотя теперь, спустя не так уж много времени, я думаю: а что нам еще
оставалось?
Назавтра опять был раскаленный солнцем жаркий день. Я шел в лес, через
парк, мимо Площади торжеств. Не думаю, чтоб у меня была четкая цель, хотя
тропинка вела на пляж, куда я ходил купаться в одиночку, потому что не умел
плавать, а не дошел я туда по той, видимо, причине, что чуть поодаль слева
от дороги я напал на россыпь пивных бутылок, сперва я приметил одну, но
потом еще, еще, целое богатство, унести домой все сразу мне было не под
силу. Я припрятал их в заросшей канаве и помчался домой за сумкой
кратчайшим путем, то есть напрямки через поле, где он и лежал - на боку,
поджав колени, спал вроде, но нет: он повернулся ко мне, жуя травинку. Его
взгляд так высветил мою вину, что я махом выложил ему все про бутылки, я
ухватился за них как за соломинку, я заливался соловьем, я вымостил сто
семь верст до небес - какие там десять бутылок, конечно, я обсчитался, их
самое малое полтора десятка; но он едва выслушал меня и заторопился домой.
Мы пошли, тихо разговаривая, мы не касались пожара, пока он вдруг не
сказал: мы будем строить новый дом, с садом и белым штакетником. Я пришел в
восторг, вот так чудо! Я желал знать все подробности - но он повел себя
странно, он спросил: а ты никому не расскажешь? Нет, конечно, я буду нем
как могила, само собой. Он промолчал, навязав молчание и мне, я не решился
даже спросить, что в этом секретного, у него были все козыри на руках:
пожар и плач на пепелище, а за мной вина того бегства по крыше, так что я
без звука подчинился, и мы не сказали больше ни слова, пока не дошли до
посадок, где самые высокие сосенки были едва нам по грудь, и тут он спросил
меня, знаю ли я, что такое Судный день. Я рассказал, что знал: придет час,
и мир погибнет, накроется медным тазом безо всякого предупреждения, когда
никто этого не ждет, может, все сметет буря невиданной силы или
землетрясение, из-за которого тот огонь, что таится в земном ядре, хлестнет
через разломы наружу, и тогда не спасется никто, ни один человек. Когда
никто не ждет? - переспросил он, а я не понял, что он ищет утешения, я был
всезнайкой-отличником и сказал, что, вероятно, найдется пара-тройка ждущих,
есть же такие, кто только о Страшном судилище и думают, но в целом это
случится нежданно-негаданно для всех. На том разговор закончился, во всяком
случае, больше вопросов Карл не задал. Мы миновали посадки и вышли на
дорогу между домом диакона и водонапорной башней, дальше нам было не по
пути; Карл замешкался, точнее, изловчился и сшиб носком ботинка выбившийся
из-под сетчатой ограды кустик травы, потом ушел.
Потянулась череда дней, в которые ничего не происходит и одни душные
раскаленные сутки срастаются со следующими такими же. Я часами лежал у нас
в саду, на траве, на животе, под огромной сливой, счастливо несчастный
мальчик пятнадцати лет.
Как-то зашел Калле. Он присел рядом на траву, пухлое лицо вспотело.
Помолчал, потом спросил безо всякого вступления, верю ли я в Бога.
- Само собой.
- А я нет, - сказал он.
Я вытаращился на него. Я видел многих, живших так, будто нет на них
Бога, но я не встречал людей, кто бы открестился от него вслух. И я с