"Хьелль Аскильдсен. Макушка лета ("Все хорошо, пока хорошо" #5) " - читать интересную книгу автора

зачем притулился у лестницы Шмидтов и стоял, как изваяние, пока не рухнула
крыша, погребя последнюю надежду? Теперь бы я не стал городить эти
"почему", но тогда, помню, удивился - хотя мог бы смекнуть, что человеку
естественно вести себя не совсем обычно, когда огонь отнимает у него дом со
всем имуществом: птичьими яйцами, бабочками и коллекцией марок.
Я не буду живописать пожар, все мы хоть раз, да видели его; этот
полыхал средь бела дня, и солнце лишило его эффектности ночных пожарищ, а
поскольку занялся он при восточном ветре, то ничем соседним домам не
угрожал и паники не посеял.
Прошло, должно быть, дня два или три, потому что, когда мы шли через
пепелище, все головешки уже погасли, а зола остыла; парило, время близилось
к пяти; Ханс не общался с Карлом с тех пор, как сбежал от него в поле, я
последний раз видел его застывшим в страхе, трепете и отчаянии у лестницы
Шмидтов; но мы знали, что он с родителями переехал жить к дядьке, на ту
сторону реки. Пепел, как я сказал, остыл; мы пошли дальше, вдоль белого
штакетника банкира Розенстанда, добрели до школы, где Ханс приложился к
зеленому поильнику, потом вскарабкались на жестяную гофрированную крышу,
там можно было лежать в тени на пузе и смотреть на парк, в ту пору
пустынный, укрытый высокими вязами. Полудохлый день едва тянулся, мы
всерьез маялись скукой; болтовня нас, как на грех, не прельщала - нам
сравнялось пятнадцать, и мы перерастали детство; у меня такое чувство, что
за все то лето я не произнес ни слова и не слышал ни слова от других, что
все звуки таяли, не долетая до меня, а в мире были только солнце и нудная
ежедневная жара; и пусть все было иначе, важно ведь, если вообще что-то
можно считать важным, как все это помнится мне. Попусту провалявшись на
крыше не менее получаса, мы дождались-таки зрелища; я первым заметил Карла,
он шел от опушки, от родника, русло которого формой напоминало огромную
подкову, подбившую два вековых дерева, уже собравшихся было рухнуть, но
спасенных при помощи пары толстенных подпорок. В тот год родник пересох, и,
если кто спрыгивал на дно и вставал во весь рост, с тропы его не было
видно; вот от родника Карл и шел. Он озирался по сторонам - но это же еще
не означает, что человек опасается слежки? - и если б он не упал, мы бы, я
думаю, окликнули его, во всяком случае, не стали бы прятаться, но он упал и
остался лежать, хотя никак не мог ушибиться серьезно, поэтому мы прикусили
языки и смотрели во все глаза. Сначала он просто лежал, потом мы услышали
его плач и вжались в крышу. Это не были бурные рыдания, и, если б у него
недавно не сгорел дом, мы бы подумали, что он бормочет себе под нос, но он
плакал - когда он потом поднялся, то вытер глаза. И пошел ровнехонько в
нашу сторону, обнаруживать себя было поздно, мы пригнулись, теперь нам было
его не видно, хотя слышно, и мы отслеживали его: он остановился перед
крытым школьным крыльцом. Здесь шаги сменились новым звуком - шуршанием
подметок о стену: он карабкался на балку, чтобы протиснуться в слуховое
окно под нами. Нас разделял тонкий слой жести и два, ну три метра воздуха:
мы слышали дыхание Карла, потом плач, затем все стихло, и я подумал, что
есть только один способ убраться незамеченными: пробежать по крыше до
другого конца и спрыгнуть в сад сторожа. Я жестами объяснился с Хансом,
сначала он покачал головой, видно боясь сторожа больше Карла, но потом
передумал, и мы дунули во все лопатки по длинной жестяной крыше, сиганули
на газон под кухонным окном, метнулись в калитку и, не притворив ее за
собой, погнали - впереди Ханс, следом я, - пока не выскочили на причал.