"Хьелль Аскильдсен. Макушка лета ("Все хорошо, пока хорошо" #5) " - читать интересную книгу автора

пеленок знал: есть грех, который нельзя, вдолбили мне, искупить - смертный
грех; я никогда не отважился выспросить у родителей, в чем он состоит, это
было так же невозможно, как задать им вопрос, откуда я взялся, но у меня
засело в голове, что богоотступничество и было тем самым непоправимым
грехом, все равно что камень на шее утопленника.
Меня сковал страх. Еще бы: под боком у меня разверзлась пропасть
преисподней.
- Ты сам-то понимаешь, что несешь?
- Конечно.
- Гляди, попадешь в ад.
- Нет никакого ада. Мы просто умираем, и все.
- Зачем же тогда мы рождаемся: пожить несколько десятков лет и
умереть?
- Не знаю зачем. Комары и мухи тоже рождаются - по-твоему, и они
попадают на небеса?
- Они не созданы по образу и подобию Божьему.
Он смолчал. Я решил, что срезал его.
- Я как-то прочел, - сказал он потом, - что люди не любят Бога, просто
очень боятся ада.
- Неправда.
- Ты хочешь сказать, что не боишься ада?
- Боюсь, ну и что? Когда мне страшно, я бегу к маме с папой, так?
По-твоему выходит, я их не люблю?
- Это совсем другое дело. Ты бы пошел к ним, даже если б действительно
их не любил, но знал бы, что они в тебе души не чают.
Он обернулся ко мне, лицо больше не блестело потом, оно пошло красными
пятнами. Он выглядел испуганным.
- Хочешь слазить со мной на Козырек? Я тебе кое-что покажу.
Мы вышли за ворота сада, на дорогу. Он не говорил, что хочет показать,
я не приставал. Мы молча шли по вымершим послеобеденным улицам, по правой
стороне в тени деревьев и кустов. Было около шести вечера, во всяком
случае, кузня Стригальщика была на замке, а он никогда не уходил домой
раньше шести. Я помню, что мы срезали путь и пошли через пустырь за кузней,
а потом вскарабкались по крутому обрыву до выступа на скале, такого узкого,
что едва можно было идти гуськом. Так мы добрались до плато в два-три метра
шириной, отсюда открывался вид на море и маяк. Под нами, восемью-десятью
метрами ниже, серел цементный квадрат возле молельного дома. Карл
остановился и откинул челку со лба. С него опять лил пот. Он постоял,
впившись глазами в пепелище. Я начал терять терпение. Я притащился с ним
сюда из милосердия, но сколько можно, пусть уже скажет, что от меня
требуется.
- Думаешь, Бог мог не допустить пожара? - спросил он.
- Мог.
Карл стоял на середине плато, в метре с небольшим от края.
- А правда, что Бог не прощает богохульства?
- Правда.
Он смотрел на меня в ужасе. Он стоял спиной к морю и крышам. А потом
сделал шаг назад. Я оцепенел, заныло сердце: вечно со мной так - я не
выношу, когда люди ходят по краю, меня от этого мутит, но и оторваться выше
моих сил, наваждение какое-то, поэтому я и сейчас не отвернулся. Карл