"Хьелль Аскильдсен. Ингрид Лангбакке ("Все хорошо, пока хорошо" #10) " - читать интересную книгу автора

непринужденно, подходит к мойке и споласкивает руки.


* * *

Прошло два дня после побывки Турбьерна. Утро, Ингрид сидит и читает
глянцевый журнал. У окна притулился отец, само безучастие. С утра лил
дождь, но теперь на небе наметился просвет. Отец вперился в окно и застыл
так, думая о своем. Он сидит так давно. Ингрид откладывает журнал - спроси
ее, что она там читала, не вспомнит. Вдруг у нее стискивает сердце от
невыносимого одиночества, ее захлестывает чувство полнейшей, бесповоротной
покинутости, она цепенеет.
Потом вскакивает, чтобы сбросить с себя этот ужас - вынести его
невозможно.


* * *

Вечер следующего дня, она пытается заснуть. Непонятно почему, в голову
лезет только что прочитанное: что есть такие птицы, которые гнездятся на
узеньких выступах скал, и, чтобы яйца не скатывались оттуда, они у этих
птиц в форме кегли. В комнате мрак, но она ясно видит вздымающуюся из моря
отвесную скалу, а на ней едва стоит коричневая птица и смотрит на яйцо,
похожее на кеглю. Внезапно Ингрид охватывают одиночество и страх. Она
щелкает ночник - нет, не то. Вылезает из кровати, идет в гостиную, включает
там полную иллюминацию и радио - долго еще оно будет шуршать? Времени -
лишь начало двенадцатого. Наконец звук прорезывается, страшное позади. Но
остается заноза в сердце: тревожно, а что делать - непонятно.
Она вынесла белый стул из садовой мебели и устроилась на солнышке
перед домом, здесь тихо и тепло. Звонил Турбьерн с сообщением, что не
приедет на выходные, странно, но это его дело. Она нежится на солнышке и не
печалится из-за того, что не увидит его. И не радуется, ей все равно. А вот
солнышко приятно, оно ласкает кожу. Она откидывается на спинку стула,
подставляет лицо солнцу и не следит за мыслями, они возникают и пропадают
по собственной прихоти. Хорошо! Она чувствует себя в безопасности и покое.
Но внезапно у нее темнеет в глазах, будто померкло солнце, хотя вот оно,
блестит, а у Ингрид холод в душе и мурашки, у нее немеют ноги и свербит в
голове: Господи, какая бессмыслица! Она непроизвольно вспоминает птицу,
которая мается со своим яйцом на отвесной скале, а кругом - вода, без конца
и без края.
У Ингрид ломит шею, надо размяться. Она вскакивает, с большой
поспешностью доходит до поля, которое они тоже сдали, немедля поворачивает
назад и столь же суетливо торопится обратно, к дому; но на изгибе дороги
наталкивается на того мужчину, он рисует за мольбертом; вот и объяснение -
она чувствует досаду, хотя и облегчение, конечно, тоже, но больше досаду -
оказывается, он ходит сюда просто потому, что ему понравился вид.
Она снова устраивается на стуле перед домом, на душе вроде полегче.
Надо же, думает она - художник, совсем не похож. А я-то решила... да нет,
ничего я не решила и не думала, не всерьез же, что за глупости.
Она сиднем сидит на белом стуле, хотя ее так и подмывает юркнуть в