"Пьер Ассулин. Клиентка " - читать интересную книгу автора

присутствием, с идеями новоявленных господ из Парижа или Виши, с изгнанием
евреев из общества - словом, с духом времени тех лет. Следовало предать
анафеме автомобили, названные в честь Луи Рено, фильмы с Арлетти и
Альбером Прежаном, романы Дрие Ла Рошеля, пьесы Саша Гитри, крупные
рестораны во главе с "Максимом", выставки Вламинка "Заводы Рено во время
Второй мировой войны работали на вермахт. Упомянутые героем актеры Арлетти
и Альбер Прежан, писатель Дрие Ла Рошель, драматург и актер Саша Гитри,
художник Морис Вламинк в период оккупации так или иначе запятнали себя
сотрудничеством с немцами.", лекарства и косметические средства,
выпускавшиеся нашими предпринимателями, национальную полицию,
производившую аресты, и жандармерию, охранявшую лагеря интернированных
лиц, да Бог весть что еще... Этот список можно было продолжать до
бесконечности. Меня хватило бы на целый час.
Чем дольше я продолжал перечень, тем острее чувствовал, как
возрастает напряжение. Все сидевшие за столом смотрели на меня глазами
фаршированных карпов. По всей видимости, я не привел никого в восторг. Но
они сами выпустили меня на манеж, куда я всегда отказывался выходить, и
ничто не могло меня остановить. Я повернулся к самой ярой и правоверной
поборнице тирании памяти, одной из тех, что путают потребности души с
фанатизмом.
- Нет ли у тебя какого-нибудь твоего снимка в бумажнике? - спросил я.
Удивившись, но не растерявшись, женщина открыла сумочку и протянула
мне, как я и ожидал, блок из четырех фотографий, сделанных в супермаркете.
- Знаешь, что придумала компания фотоавтоматов в сорок первом году?
Она предложила свои услуги немецким властям, чтобы помочь им быстрее
провести регистрацию евреев. Превосходная идея! Компания ссылалась на свой
опыт, знания и ресурсы, чтобы завоевать рынок. Я полагаю, что ты никогда
больше не станешь фотографироваться у этих предателей...
Активистка взяла снимки и с досадой, не говоря ни слова, убрала их в
свою сумку, испещренную монограммами. Она была в моей власти, и я не
собирался оставлять ее в покое.
- А твоя сумочка! Ах, что за чудесная, такая шикарная сумочка!
Известно ли тебе, что владелец этой замечательной фирмы...
Я осекся, встретившись взглядом с нашим дядюшкой. Ему не пришлось
повышать голос. Весь его вид говорил: "Хватит!", призывая меня проявлять
сдержанность, которой мне вообще не следовало изменять. Между тем я не
хотел никого обидеть. Я намеревался только припереть спорщиков к стенке,
опровергнуть их доводы, загнать их в тупик, чтобы они столкнулись с
собственными противоречиями и поняли, насколько абсурдна их позиция. Не
будь нравственные принципы моих родственников такими гибкими, зависящими
от их сиюминутных интересов, они бы объявили бойкот не тому или иному
товару, а всей Франции. Ведь в глубине души они таили обиду именно на
Францию. Гитлеровская Германия, по крайней мере, играла в открытую. Она не
предавала их, в то время как Франция, позволившая государству отречься от
Республики, продала свою душу дьяволу, никого не известив об этом заранее.
Я упал в глазах окружающих. За мою злонамеренность, проистекавшую от
смешения двух времен, в которой проглядывали явная склонность к
подстрекательству и определенное пристрастие к парадоксам, меня удалили с
игрового поля. Франсуа Фешнер сопереживал мне издали. Нас разделяло
пространство длинного стола. С обоюдного молчаливого согласия мы сократили