"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

разобраться: где явь, где бред. И чем больше врали про войну, сочиняли
красивые слова и картины, тем больнее тому сердцу было, тем горше память -
от себя не убежишь, не спрячешься.
Ближе к концу сорок третьего вместо выбывших бойцов начались пополнения
из западных украинцев и из тех, что с сорок первого гола, с массового
отступления, сидели под спидницей, под бабьей, стало быть, юбкой,- как
огрызнется немец, ударит, так доблестная пехота и разбежится, оголив
артиллерию и все, что позади нее. В батальоны, в роты для корректировки огня
ходили обычно связист с командиром взвода управления или с командиром
отделения разведки. И вот драпанула пехота вместе с ухарями-командирами и
речистыми комиссарами, воюйте на здоровье двое дураков-артиллеристов! Да? Но
это ж не в кино, много не навоюешь. А немцы с танками - вот они, наседают, и
тогда старший передает координаты, а связист, весь напружиненный, собранный
для драпа, напряженно ждет, когда раздастся на батареях слово "Выстрел!" - и
затем, выдернув заземлитель, повесив телефонный аппарат на шею, ждет уже на
выходе из блиндажа или в исходе траншеи, когда над головой, снижаясь,
зашипят снаряды, настоящий же артиллерист, тем более телефонист, обязан
отличать по звуку полет своих снарядов, и в момент первых взрывов, но лучше
за секунды до них, надо вымахнуть в поле и дать стрекача, да такого, чтоб
ноги земли не слышали.
Ну и что? Прибегут они на наблюдательный пункт иль на батарею прямиком,
там объятья, поцелуи, отцы-командиры картузы в воздух бросают: "Ах, герои,
герои, герои!"? Да в лучшем случае комбат или кто из дивизиона скажет:
"Выскочили? Живы? Ну, ужинайте давайте и за лопаты - надо окапываться, а то
нам тут так дадут, что и обмотки размотаются".
И с разведкой то же самое. Уж больно ловко и героически дела обстоят.
Коляша всего один раз ходил в разведку, да вовек ее не забудет. Под
Проскуровом - город такой был, и, между прочим, бригада родная,
артиллерийская, была поименована Проскуровской, но коли название города
переменили, сделался он Хмельницкий, то как теперь бригаде-то именоваться?
Ну да ладно, разберутся, кому надо.
Значит, по военным планам должны войска фронта уже далеко за
Проскуровом быть, но его еще и не видать. Застряли возле каких-то деревушек
и неожиданного, настоящего, овражного леса, уходящего до горизонта. Снова
контратака, и снова пехота спрыснула. Попробовали было и артиллеристы
истребительного полка дерзнуть от орудий, следом за пехотой, да появился
комполка в нарядной папахе, встал кривоного на бруствер, орет: "Смотрите,
подлецы, как вашего командира полка убивать будут!.." - расчеты начали
возвращаться к орудиям, стрелять; тех, кто прятался, отыскивали, адъютанты и
политруки пинками гнали на позиции.
День сидят, другой сидят - ни с места. Пехоты нет. Слух катится,
заградотрядчики вылавливают по деревням в цивильное переодевшихся воинов и
вот-вот в атаку погонят. В это время на передовую прикатила стая грязью
забрызганных машин, и коренастый человек в кожане стремительно направился в
блиндаж командира стрелковой дивизии, между прочим, гвардейской, и командир
ее - Герой Советского Союза - за Сталинград. Да где вот они, те, кто
насмерть стоял на Волге? Просрали, как говорил, воспитывая Коляшу в
Новосибирске, важный чин, настоящую-то, кадровую армию, рассорили людей
русских по полям битв и вот теперь в отребье превратившихся окруженцев,
местных бздунов за родину заставляют воевать. А родина-то у них здесь, и они