"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

степенности в речах, остерегая от гибельных действий, да все ее усилия по
перевоспитанию мужа или хотя бы пробуждению степенности и благоразумия -
особого успеха не имели.
Прошла еще одна ночь.
Утром у солдат с проходящего эшелона Коляша купил булку хлеба по
сходной цене и в то же утро под воздействием воспоминаний о фронтовом
братстве, о светлом образе офицера Пфайфера и лейтенанта из винницкой
комендатуры совершил он еще одну, весьма поучительную ошибку. Увидев, что к
воинскому эшелону прицеплено три зеленых вагона с кремовыми занавесочками и
возле них прогуливается чистенький, излучающий приветливость генерал-майор с
круглой попкой, с брюшком кругленьким, с подбородочком репкой, луночкой
украшенным, все, все, особенно детский носик, располагало если не к
вольности, то уж к приветливости всенепременно. Сплетя на груди руки меж
полами расстегнутого мундира, накинутого на плечи, генерал прогуливался
вдоль состава, дышал свежим воздухом. Мирная ли осень, земля ли в последнем
увядании и багрянце, облик ли праздно прогуливающегося генерала и подвигнули
фронтовика к не совсем продуманному действию. Коляша подзаправился,
подобрался и заступил дорогу генералу, который, слышалось солдату, тихо и
проникновенно произносил: "Роняет лес багряный свой убор..."
- Здравия желаю, товарищ генерал! - бодро заявил Коляша, прикладывая
пальцы к пилотке. Вспомнил вдруг, что везде и всюду в армии повторяют
поучительную заповедь: "К пустой голове руку не прикладывают",- и тут же
понял, что сделал он глупость, неизвестно которую по счету в жизни, уже и за
дорогу эту немало их сотворил, но отступать было поздно. Коляша залепетал о
том, что он, бывший фронтовик, ранен, едут вот с женой, тоже фронтовичкой,
на Урал, деньги и продукты на исходе, так нельзя ли им, пусть бы хоть в
тамбуре или в коридоре...
Взгляд генерала медленно пробуждался, он еще не видел, не различал
солдата перед собою, да и не слышал, он все еще глядел сквозь человека на
багряный осенний лес и, шевеля губами, шел дальше, сквозь время, сквозь
свет, сквозь солдата, так и не поняв, кто это перед ним мельтешит и издает
какие-то звуки. Никогда, нигде, никто не смел заступать ему дорогу, тем
более - беспокоить просьбами. Глас земной, солдатский так и не достиг его
сознания, не потревожил вельможный слух.
- Извините! - жалко молвил во след генералу Коляша, да еще чуть и не
поклонился. "Э-э-эх, Колька-свист, разудала твоя голова! Размундяй ты,
размундяй! Учит тебя жизнь, учит, да все никак не научит.."
Генерал подхватил спавший с плеча мундир и, огрев Коляшу не просто
негодующим, но испепеляющим взглядом, молодцевато вспрыгнул на подножку
вагона. Сырым плевком лепился солдат Хахалин на междупутье и вновь осознал
давно известную истину: чем выше чин, тем убийственнее от него происходит
унижение, и потому впредь не лезь вверх ни с какими просьбами, не нарушай
той границы, которая пролегла меж верхним и нижним эшелоном.
- Эй ты! А ну отойди на х... от вагона! - на подножке генеральского
вагона, чего-то дожевывая, повис молоденький солдат, свеженький лицом, с еще
только начинающимися усами, с комсомольским значком на гимнастерке.
- Это ты мне?
- Тебе, тебе! Кому ж еще? Шляется тут всякая поебень...
- Спустись на землю. Я плохо слышу после контузии.
Солдат, чего-то ворча, спрыгнул с подножки, и пока он нехотя, надменно