"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

совпала с крутыми переменами в стране, и первоначально в ней отпечатались:
утомительно-длинная, почти бесконечная и оттого скучная таежная дорога да
холод полупостроенных или полуразрушенных бараков, в которых люди перемогали
зиму. Натоптали тропы, обляпали все вокруг нечистотами, усеяли прореженную
тайгу бугорками неглубоких могил. На те могилы дети ходили играть в дом и в
пашню, так как эти бугорки были единственной зримо приближенной землей.
Остальное же все глубоко завалило немым, слепящим глаза снегом.
Вот когда уцелевший в тайге народ затолкали в баржи, прицепленные к
пароходу, и поволокли караван вниз по течению большой реки, жизнь пошла
веселая и запомнилась лучше. Дети играли в прятки меж теса, штабелями
груженного на баржи, меж каких-то машин, бочек, лебедок, мешков с цементом,
белым порошком, вертели колесики у машин, чего-то строгали складниками,
собирали деревянные кубики, строили из них дома. Доступа в нутро барж
никому, кроме команды, не было - там насыпью хранилось зерно, мука в мешках,
продукты в ящиках. Только внутрь одной бо-ольшущей, будто дом, баржи
разрешено было спускаться женщинам и некоторым пожилым мужикам. В той барже
везли коров и коней. Коровы громко, на всю реку ревели, и конвоирам
объяснили, что в коровах горит молоко оттого, что они не доены. Разрешено
было доить коров и подрезать им и лошадям копыта, потому как от постоянной
неподвижной жизни, от мокрых плах на копытах животных делались наросты, они
болели и падали.
Дармовым молоком пользовалась команда парохода, шкипер и матросы с
баржи, конвой и, если чего оставалось,- ссыльные. Оставалось много.
Неистребимые крестьянские бабы научились в пути настаивать сметану, парить в
русской печке в шкиперской будке творог и даже сбивать мутовкой масло -
ребячья эта работа тоже разнообразила жизнь. Мужики здесь же, на палубе,
состроили шалаши из теса, настелили подобья нар. Оправившиеся от гибельной
зимовки, молодые девки и бабы, от хорошего харча и вольного, речного воздуха
раздобревшие и чего-то захотевшие, заводили знакомства, будто в селе, на
вечерке, гуляли по палубе, угощаясь прошлогодними орехами, купленными на
берегу, уединялись в вечернее и ночное время в известных лишь им местах. Но
особо-то на барже не разбежишься. Парнишки и девчонки подглядывали за
полюбовниками, перенимали опыт старших и, когда осенью, поселенные на
заполярный берег, девки и бабы начали сплошь рожать, кулацкие дети могли
хоть в школе, хоть где ответить, что детей находят не в капусте. Отнюдь!
Во время погрузки дров на топливо и двух длительных остановок каравана
на ремонт парохода, на замену разбитых деревянных плиц двигательного колеса,
помпы-качалки и рулей на баржах начальник конвоя, которому
хитрованы-переселенцы отослали на пароход самую ядреную молодку -
"постираться",- разрешил конвоируемым сойти на берег за черемшой, щавелем,
саранкой и целебными травами. Ребятишкам, у кого имелись крючки, дозволялось
поудить с берега. Мужикам, научившимся в пути делать домовины, похоронить
тех, кто, изнурившись зимою, заболел и покинул не ко времени сей лучезарно
изливающийся над рекою свет. Отходы в любой жизни, в переселенческой тем
паче неизбежны, и оставались мужики и бабы русские, чаще - дети и старики,
никем не призретые, по-христиански в вечный путь не снаряженные, в далекой
неприветливой стороне спущенные в ямы меж разрубленных и разорванных
кореньев. Ставился общий крест над ними, и капитан парохода кроме отвального
гудка давал дополнительный, длинный. Угрюмо звучал над тайгою и рекою гудок.
Все кроме партийных конвоиров стояли, сняв фуражки, шапки, глядели на