"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

Угодили они в вагон со старорежимным туалетом, который по величине,
пожалуй, превосходил кухню в иной советской квартире. Женяра мелко
покашливала - везла она с войны, из пыльной почтовой кладовки, болезнь
бронхов. Коляша подумал: хорошо было бы чем-то окно завесить, но ничего под
рукой нет, да и заметно сделается. Слушая стук колес под полом, звяк
шатающегося в дыре унитаза, отчужденно молчали, и горесть ли разлуки с
армией, с друзьями, молодостью, оставленной на войне, предчувствия ли
будущей нелегкой жизни, все это так подавило их, что не хотели они ни
говорить, ни шевелиться.
На исходе дня, далеко уж от станции отправления Коляша встряхнулся и
нажал пальцем на распухший от слез кончик носа молодой супруги, и она ему
признательно улыбнулась.
Коляша Хахалин человек какой - он не может вот так сидеть долго,
бездействовать, слушать песнь впавшего в инвалидное состояние унитаза. Он
выбрал из пазов рамы гвозди, остатные стекла, высунулся в окно нужника,
предусмотрительно сняв пилотку и засунув ее за пояс. Холодеющим к вечеру
ветром трепало все еще недлинные Коляшины волосья, освежало его тело и душу.
За окнами мелькали села, хаты по одной, а где и кучкой, сколь их ни
били, ни молотили, они сбегали с бугорков к рельсам. У иной хаты и крыши
нет, и стена уцелела всего лишь одна или только угол, но подзатянуло за годы
войны жилье зеленью, обволокло бурьяном, присыпало листом. Уже развелись и
бродят подле него куры, индюк нахохленно поднял голову, смотрит на поезд,
грозно подергивая шеей, колебая всеми мясистыми, красными или
красно-фиолетовыми гребнями и бородами: "Не лезь, клюну!". Хрюшка лежит в
тени под стеной, баба, повернувшись к поезду объемистым задом и заголившись
почти до чернильницы-непроливашки, роет картоху или месит глину; дед в
картузе времен еще турецкой войны, опершись на бадог, смотрит на летящие
куда-то вагоны, вспоминает, быть может, как сам когда-то возвращался с
войны; силосная башня вдали, похожая на неразорвавшийся многодюймовый
снаряд; водокачка, что граната эргэдэ, стоящая на ручке; тракторок и волы в
полях, вывернувшие землю черным исподом кверху; убранная, прореженная,
истрепанная ветром, истоптанная скотом пегая кукуруза - непременный
украинский знак, подсолнушек с примороженными ухами, там и сам припоздало
сияющий, обманувший в заветрии первый заморозок, уловивший тепло бабьего
лета.
Какая близкая сердцу, малознакомая сторона, которую в разглядеть-то
из-за боев, дыма, занятости, передвижения большей частью ночами не удалось;
память, затененная провальным сном на дне окопа, на клочке соломы в сарае,
на обломке доски середь болота, на еловых лапах или под деревом, или просто
с кулаком под щекою, на случайной, стылой или, наоборот, на каленой до
ожогов печке, соскочишь с нее, бывало, испеченный от угара и духоты, своих
не узнаешь; под ракитой придорожной, под телеграфным столбом, возле камня,
случалось, и могильного, возле подбитого танка, сгоревшей машины,
обязательно
прислонясь головой к чему-то, в земле иль на земле утвержденному.
Однажды ночью спали солдаты под сосной, и спятился на них
"студебеккер". Хорошо, мох под деревом вековой - вдавило ноги в мягкое.
Пеклевану Тихонову под ноги корешок угодил - недели две с палкой
ходил-ковылял, в госпиталь не отпустили - как воевать без такого работяги.
Первый раз в жизни пофилонил, вкусил безделья Пеклеван, хитрить потом стал,