"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

- Галю! - подхватила Анюта и нахмурилась настороженно: как это дядя
узнал ее имя? - А-а! - обрадовалась Анюта,- мы гралы близэнько, вы почулы!
Вы - разведчик?
- Был и разведчиком, дивчины мои славные! Спросите, кем я не был.
- А у нас тату нимцы... убивалы людын дужэ...
- Давайте лучше вишни доедать, дивчинки.
- Давайте, давайте! Мы ще прынэсэмо! У нас богато вишен, вот хлиба
нэмае. Мамо стирае бойцам, воны трохи каши дають та супу, цукру раз давалы,
билый-билый цукор!
Что бы подарить девчушкам? Ничего у солдата-бродяги нету: ни
безделушки, ни сахарку, ну ничего-ничего. Он притянул девчушек к себе и
поочередно поцеловал их в кисленькие от вишневого сока щеки - и они, дети
несчастного времени, почуяли, что ли, его неприкаянность, обхватили
худенькими руками за шею, прижали изо всех сил к себе и разом зашептали на
ухи солдату, будто молитву, заговор ли, со взрослым, страстным чувством:
- Нэ надо грустить, дяденьку! Нэ надо. Вийна-то скинчилась...
Милые девочки из далекой Винницы! Почему-то хочется верить, и Коляша
верит до сих пор, что судьба у них была такой же светлой и доброй, какими
сами они были в голодном послевоенном детстве. В одном пакетике еще
оставались вишни, Коляша давил их во рту, обсасывал косточки, бережно
нажимая языком на каждую ягодку, чтоб надольше хватило ему вишен, чтоб
продлилось в его сердце то ощущение родства со всеми живыми людьми, которым
одарили его маленькие девочки.
За обмелевшим, заваленным военной и невоенной рухлядью прудом, среди
которого упрямо желтели кувшинки и над которым величаво и нежно клонились
плакучие ивы, ударила музыка - духовой оркестр. Сразу сжалось что-то внутри,
томительно засосало сердце Коляши. Не умеющий танцевать даже гопака, он
пошел на голос вальса, название которого знал еще по детдомовской пластинке
- "Вальс цветов". Но всегда мелодия вальса была для него неожиданной, всегда
слезливо размягчала сердце. Танцы происходили в загородке, аккуратно
излаженной немецкими саперами из тонкой, но крепкой клетчатой проволоки.
Взявшись за проволоку, парнишки, инвалиды из госпиталей - и Коляша вместе с
ними - глядели не отрываясь, как кружатся пары в проволочном квадрате, в
углах поросшем травою, в середине же выбитом до стеклянистой тверди.
С мужской стороны танцевали все больше военные, и все больше хлыщи
какие-то, узкопогонники, но местами и нестроевик кособочился, пытаясь скрыть
хромоту, старательно поворачиваясь к партнерше той стороной лица, которая не
изодрана, не сожжена, не дергается от контузии. Светится, целится глаз
героя, намекающий на тайность, влекущий куда-то взор ввечеру разгорается все
шибчее и алчней.
В комендатуре Коляшу, оказывается, ждали. Еще днем, когда дежурный
лейтенант бушевал за барьером, от патрулей поступило несколько сообщений: "С
проходящего эшелона орлы взяли самогонку у базарной тетки, но деньги отдать
забыли". С другого проходящего эшелона какие-то одичавшие бойцы или
штрафники-громилы пытались подломить ларек и склад в ресторане. "Небось,
орлы Дунайской флотилии продолжают свой освободительный поход". Эшелон
задержан, "представители" его заперты под замок. "На базаре при облаве
учинен погром, была стрельба, удалось взять несколько бендеровцев и
подозрительных лиц без документов". Но все это дела текущие и текучие, все
это поддается контролю, все усмирено и утишено. А вот как быть со старшиной