"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

Прокидько? Он, как приехал, ни одного еще дня трезвый не был, изрубил все
домашнее имущество, чуть не засек топором жену свою, грозится поджечь дом,
истребить слободу Тюшки, испепелить всю Винницу. Пока же, примериваясь к
гражданской жизни, он дал в глаз участковому милиционеру.
Лейтенант все это выслушал с покорным терпением, привычно прижимаясь
спиной к нетопленой голландке. Когда патрули выгрузили новости, послушал
еще, как на высшем нерве звучит возле комендатуры самогонщица: "Хвашисты
грабилы! Бендэра грабила! Червоноармийцы, буйегомать, тэж граблють!.." Не
дослушав до конца выступление самогонщицы, лейтенант приказал прогнать ее
из-под стен комендатуры. Если тетка торгует запрещенным товаром, то пусть
хайло свое во всю мощь не разевает, пусть бдит - сейчас едет до дому
самый-самый бедный и опытный воин - пятидесятилетнего возраста, нестроевик
тучей прет на восстановительные работы - у этого народа на теле одни шрамы,
осколки да пули, но за душой ничего не водится, он чего сопрет, то и съест,
кого сгребет, того и дерет. Если эта тетка попадется еще раз и будет орать
на весь город антисоветские лозунги - он ей такую бумагу нарисует, что она
до самой Сибири ее читать будет...
- Что касается грабителей с эшелона и жертв базарной облавы,- всех
передать военной прокуратуре - и взятки с нас гладки. Они - санитары страны,
вот пусть и санитарят.
Простые, деловые и точные решения, как у Кутузова в сраженье. Сложнее
обстояло дело со старшиной Прокидько. Лейтенант знал о нем многое, но не
все. Иезуитскими методами Прокидько добыл признание у своей жены, что она не
соблюла верности во время военных лет, при оккупации. Сердце воина-гвардейца
вскипело, гнев его беспощаден и, конечно же, праведен. Лейтенант думал, что
старшина снялся с военного учета и ни с какого уже боку комендатуре не
подлежит, так пусть себе бушует, поджигает эту сраную Винницу со всех
сторон. За один подбитый глаз милиция ему, между прочим, подшибет оба, да
еще нечаянно три ребра поломает. Но, впав в неистовство, старшина Прокидько
совершенно перестал ощущать реальность жизни, не считался с законами морали
и военной дисциплины - нигде, ни на какие учеты он не вставал, никаких
властей не признавал. Буйствует! "За Собиром сонце всходыть..." - поет,
видать, уже явственно видя эту самую Сибирь. В комендатуру явилась делегация
из слободы Тюшки, просила оградить покой и жизнь громодян от совершенно
распоясавшегося старшины Прокидько. Служивого народу в комендатуре никого не
оказалось. Коляше выдали заряженный автомат и просили воздействовать
братским авторитетом на старшину Прокидько или уж арестовать его и доставить
в комендатуру.
Пехотный старшина Прокидько, поникнув головой, сидел спиной к двери на
давно не мазанном полу, среди разгромленной и порубленной рухляди. Перед ним
стоял глиняный жбан, мятая алюминиевая кружка да железный таз, наполненный
вишнями, сливами, надкушенными яблоками, выплюнутыми косточками. По правую
руку гвардейца покоилась тупая секира, спадывающая с неумело насажденного
топорища. Коляша отодвинул секиру ногой и обошел Прокидько. В серой, дикой
щетине, обросший больше по лицу, чем по голове, тоже уже заиндевелой с шеи и
висков, с чугунно из-под глаза к носу и к уху растекающимся синяком, с тремя
рядами развешанных орденов и медалей, среди которых золотоцветом горел
гвардейский значок, Прокидько сидя спал и до активных действий по
уничтожению родных Тюшков и города Винницы ему было гораздо дальше, чем до
больницы.