"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

Коляша топал по уютным, почти не тронутым войною улицам города Винницы,
где совсем недавно бывал Гитлер, хотел увидеть что-либо, оставшееся от
фюрера, но ни одной приметы, даже вони его нигде не ощущалось - такова,
видать, судьба всех пришельцев - земля сама, вроде бы, с потаенной
стыдливостью отторгает и стирает их следы.
В комендатуре было так людно, дымно и шумно, что Коляша поначалу ничего
не мог разобрать: где власть, где посетители и, чтобы как-то вжиться в
обстановку, оглядеться и сориентироваться, сел в угол на прибитую к стене
скамейку.
На откидной барьер, сделанный наподобие сельмагов или почты, навалилась
военная публика. У каждого военного горсть документов, у каждого неотложное
дело, необходимые просьбы и всякая докука. Лейтенант с орденскими колодками
и с планками о ранениях, потный, взъерошенный и выветренный, что
прошлогодняя еловая шишка, что-то у кого-то брал, смотрел, читал, передавал
документы старшему сержанту, заносившему какие-то данные в журнал, но чаще
возвращал бумаги, отстраненно бросал: "Ждите!", на минуту прислонялся спиной
к давно не топленной голландке с сорванной дверцей, призывал издалека
безразлично и монотонно: "Не торопитесь. Успеете на тот свет. В очередь, в
очередь!.."
Чувствовалась напряженность, даже внутренняя перекаленность и страшная
зоркость этого человека. Вот лейтенант зацепил взглядом в толпе мордатого
сержанта в комсоставском обмундировании, с узкой портупеей через плечо, с
медалью "За боевые заслуги" и значком какого-то года эркака. Сминая публику,
будто использованные сортирные бумажки, сержант устремлялся к барьеру, пер
на власти. Лейтенант отбросил себя от голландки, принялся смотреть, читать,
проверять бумаги, отдавать их на регистрацию или возвращать, роняя:
"Подождите. Минутку терпения". На сержанта, оседлавшего барьер, почти
перелезшего через преграду, лейтенант не обращал никакого внимания. Выбирая
из протянутых рук, будто на митинге солидарности или протеста, листовки и
прошения, он как бы ненароком обходил кулак сержанта, словно брюквенную
садовку в огороде, к еде не пригодную,- с нее только семя, да и то не скоро.
- Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! - уже в самый нос лейтенанту
тыкался кулак с зажатыми в нем бумагами.
- Ты куда прешь, морда?! - отстраняя кулак, сталкивая сержанта с
барьера, рявкнул лейтенант.- Тебе здесь базар?! Барахолка?!
Сержант осел, стушевался, впал в растерянность. Публика, усмехаясь,
смотрела на него - что, выкушал?! Тут, брат, власть, военный порядок!
Молчаливой солидарностью, негласным союзом с властью и отчуждением от
повергнутого просителя каждый клиент надеялся на снисхождение к себе.
Но сержант был не из таковских, быстро пришел в себя после сокрушения и
застучал кулаком по медали так, что она затрепыхалась и жалобно зазвякала о
пряжку на портупее.
- Не имеешь права орать! Я кровь проливал!..
- А я че? Сопли?
- Хто тя знает, вон ряшку-то отъел!..
Лейтенант с усмешкой глянул на него и, дивясь явной глупости человека,
чуть подзадрал рыло, повертел головой слева направо, сравните, дескать,
дорогие товарищи! Публика еще больше осмелела, еще плотнее
солидаризировалась с властью, начала оттеснять сержанта от барьера, став
стеной между властью и страждущим, отставшим от эшелонов, задержанным на