"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

в той червивой помойке.
- Да-а, уж из помоек помойка. Я сперва недоумевал: воротятся из конвоя
храбрые вояки, в столовую не ходят, держатся шайками и все чего-то
шушукаются, прячут, шмыгают по базару. Потом усек...
- Они, Жора, уже знают, с каким офицером надо идти в поход и
поживиться. А бабы! Бабы - стервы! В чужое тряпье вырядились, чужое золото
понацепляли. Эт-то сколько же они лихоимства и заразы в Россию понавезут?
Подразделения военных молодцов, вооруженных до зубов, пустив впереди
броневики, где и до танков дело доходило, оцепляли десяток деревень,
"зараженных" бендеровщиной, в ночи сгоняли население в приготовленные
эшелоны, да так скороспешно, что селяне зачастую и взять с собою ничего не
успевали. Если при этом возникала стрельба - села попросту поджигали со всех
концов и с диким ревом, как скот, сгоняли детей, женщин, стариков, иногда и
мужиков на дороги, там их погружали в машины, на подводы и свозили к
станции, чаше - к малоприметному полустанку. Погрузив в вагоны, первое время
везли людей безо всяких остановок, при этом истинные бендеровцы отсиживались
в лесах, их вожди и предводители - в европейских, даже в заморских городах.
Во все времена, везде и всюду, от возбуждения и бунта больше всех страдали и
поныне страдают ни в чем не повинные люди, в первую голову крестьяне.
- Ты знаешь, Жора, насмотревшись на этих паскудников, я поблагодарил
судьбу за то, что она не позволила мне дойти до Германии. Представляешь, как
там торжествует сейчас праведный гнев? Я такой же, как все, пил бы вино,
попробовал бы немку, чего и спер, чего и отобрал бы.
- Ох, Коляша! Чтобы испоганиться, как ты видел, неча и за кордон
ходить,- и после долгого молчания еще произнес Жора: - Пропадешь ты, однако.
Зачем одному человеку столько ума, таланту, доброго сердца, да еще и совести
в довесок?..
- Половину ума и памяти мне, Жора, отшибло еще на Днепре, так что
осталось в аккурат. Кроме того, мне от детдома досталось хорошее наследство
- умение придуриваться, и ты придурь мою за ум принял.
На станции Винница моряк Жора все порывался отдать Коляше деньги -
домой, мол, еду, зачем они мне. Взяв три сотни - на первый случай, Коляша
обнял друга и, чувствуя, как у того заприплясывали губы, начал кособочиться,
корежиться Жорка-моряк, похлопал по его исхудалой от приступов спине.
- Ну-ну, без дури у меня! Пить перестанешь - припадки пройдут. Заведешь
бабу, кучу детей натворишь еще...
- Дак не давай жизнешке себя в угол загнать.
- Не дам, не дам!
Глазом опытного скитальца Коляша определил, где река, пошел к ней,
перебрел на зеленый уютный остров среди города Винницы - на реке Буг было не
перечесть их, развел костер, вымылся в речке с мылом, постирал
белье-амуницию.
Вечером к костру из тьмы мироздания выбрела любопытная утка, да такая
жирная, что тендер у нее волочился по траве. Она сказала: "Кряк-кряк",-
дескать, созрела я, готов ли вот ты, солдатик, попользоваться мной?.. Коляша
поймал утку, свернул ей покорную шею, ощипал и зажарил птицу в углях, да и
съел тут же половину. На другой день, дождавшись, когда подсохнет одежда,
поскреб трофейным лезвием, вставленным в расщепленный сучок, усы, бороду,
пришил подворотничок к гимнастерке, медали надраил, подвинтил орден Красной
Звезды и неторопливо отправился искать комендатуру.