"Виктор Астафьев. Так хочется жить (про войну)" - читать интересную книгу автора

фронт, и надо быть во всеоружии, надо, чтоб на фронт уезжали крепкие духом,
умелые бойцы, способные бить врага в любой час, в любом месте. Спать рота
легла на час позже, и кто-то впотьмах больно сунул кулаком Коляше в бок.
Назавтра и в самом деле был сокращен, навовсе сокращен и более не
восстановлен час личного времени. Курсантов вывели на мороз, старшина
повелительно крикнул: "Хахалин, запевай!" - и залился, запел Коляша, а за
ним и вся рота. Куда денешься? Армия!
На этот раз перед отбоем старшина речь не произносил, но в умывальник
Коляшу с двумя товарищами отправил - наводить санитарию, и, драя пол
шваброй, пританцовывая, Коляша во все горло пел, хотя ни петь, ни танцевать
ему не хотелось: "Финнам мы покажем жопу, раком повернем Европу, а потом до
смерти зае...". В умывальник ворвались трое крепких парней в нижних рубахах
- Коляшу и напарников его бить, но тут оказались бойцы не робкого десятка, и
так они обиходили швабрами нападающих, что те превратились в отступающих.
За это за все: за драку, за избиение дисциплинированных курсантов -
Коляша был послан долбить помойку, и старшина напутственно похлопал его по
спине: "Иди и подумай на ветру кой о чем. Охолонись..."
Вернулся Коляша в казарму уже под утро, нисколько не выспался, кемарил
в учебном классе, путался в ответах, был выгнан на улицу - ползать
по-пластунски под командой рыжего, носатого сержанта, который недоуменно и
дружески наставлял Коляшу:
- Неужели трудно запомнить, что старшина главнее солдат? В уставе же
написано: "Приказ начальника - закон для подчиненного".
- Все понял! - бодро заявил Коляша.
Перед отбоем курсанты добром его просили в роте: "Уймись! Этот битюг
заест и тебя, и нас..." Но Коляша от бессонницы и изнурения внутренне
клокотал, прямо из строя сказал Олимпию Христофоровичу, что он как командир
самой передовой и сознательной армии не имеет права издеваться над людьми.
Пусть его, Хахалина, наказывает, как мохнатой душе старшины хочется, но
ребята тут ни при чем.
- Хор-ро-оо-ошшо-о-о! - с растяжкой сказал старшина,- оч-чень
хорошо-о-о! Раз человек просит, грамотный, культурный, песни и стишки знает,
уважим его. Р-рота, отбой! Хахалин в умывальник!
В умывальнике были две длинные лавки, приделанные к стене. Над лавками
ячейки, в каждой ячейке крючок для полотенца и желобок для мыла. Коляша,
натянув мазутную телогрейку на ухо, лег на скамейку спиной к батарее и
мгновенно уснул. Проснулся он оттого, что повис в воздухе,- старшина
Растаскуев взнял его за воротник со скамьи.
- Отпусти, х..сос! - закричал Коляша.
- Кто я? Кто я? - от неожиданности старшина приземлил Коляшу и,
повернув его к себе лицом, требовал: - А ну, повтори! А ну, повтори!
И Коляша не только повторил, но и добавил:
- Педераст! Фашист! С-сука! - и в довершение плюнул в румяную толстую
морду и тут же получил такой удар, что брызнуло из глаз, будто из бессемера,
продувающего горячий чугун, который Коляша видел когда-то в киножурнале.
Пролетев по воздуху изрядное расстояние, курсант вышиб спиной дверь в
расположение роты и приземлился на пол. Разъяренный старшина выскочил
следом, занес ногу пнуть щенка, но щенок тот был детдомовский, наторелый в
драках, нервами еще сызмальства изношенный - когда его, еще неопытного
карманника, пинали на базаре, на крыльце магазина, он умел вывертываться и