"Виктор Астафьев. Прокляты и убиты (Книга первая)(про войну)" - читать интересную книгу автора

нарах новобранцев - многие уже спали, блатняки из золотишных забоев
Байкита, Верх-Енисейска, с Тыра-Понта, как они говорили о других, секретных
районах, сложив ноги калачом, сидели крутом, резались в карты. Один
картежник пребывал уже в кальсонах, проиграв с себя все остальное, и,
оттесненный за круг, тянул шею, издаля давал игрокам советы и указания: чем
бить, каким козырем крыть. В темном, дальнем углу карантинной казармы,
которую в двух концах освещали две первобытные сальные плошки да лениво
горящая чугунная печка без дверец, на краю нар лепились тесно, будто
ласточки на проводах, уже неделю назад прибывшие новобранцы и терпеливо
ждали своего часа. Яшкин знал, чего они ждали, прошелся по рядам упреждающим
взглядом, но его в полутьме словно бы даже и не заметили.
На нижних нарах, в притемненной глубине, кто-то молился: "Боже
милостив, Боже правый, избави меня от лукавого и от соблазна всякого..."
- Отставить! - на всякий случай приказал Яшкин и последовал дальше,
отпуская замечания тем, кто чего-то не так и не то делал.
Поскольку все население карантина ничего не делало, то и замечания
скоро иссякли.
Яшкин вернулся к штабному месту, к печке, назначив по пути две команды
пилить и колоть дрова на улице, сам опять устроился на чурбаке против
квадратно прорубленного горячего отверстия, снова распахнул руки, приблизил
к печке грудь, вбирал тепло, все не согреваясь от него.
В казарме было не совсем тепло и не совсем холодно, как и бывает в
глубоком земляном подвале. Печка лишь оживляла зажатую в подземелье, тусклую
жизнь со спертым, неподвижным воздухом глухого помещения, да и то изблизя
лишь оживляла. По обе стороны печи жердье нар было закопчено, но на торцах,
упрямо белеющих костями, как бы уже побывавшими в могиле, выступала сера.
Чуть слышный запах этой серы да слежавшейся хвои на нарах - вместо постели
тоже настелены жесткие ветки - разбавляли запахи гнили, праха и острой
молодой мочи.
Старообрядцы, уткнувшись смятыми бородами друг в дружку, что-то
побубнили, посовещались, и один из них, здоровенный, в нелепом картузе без
козырька, состроенном в три этажа, пригибаясь, подошел к печи и положил на
колени Яшкина круглый каравай хлеба с орехово темнеющей коркой, кусок
вареного мяса, две луковицы, берестяную зобенку с солью, сделанную в виде
пенала. Яшкин достал из кармана складник, отрезал горбушку хлеба себе,
подумал, отрезал еще ломоть и, назвав фамилию - Зеленцов, - сунул в тут же
возникшие руки хлеб, комок мяса и принялся чистить луковицу.
- Сохатина! - раздался голос Зеленцова с нар, скоро и сам он сполз
вниз, принюхался широкими, будто драными ноздрями, зыркнул маленькими, но
быстро все выхватываю- щими глазами и потребовал у гостя закурить.
- Некурящие мы, - потупился старообрядец.
- И непьющие?
- По святым праздникам коды. Пива...
Лешка протянул кисет Зеленцову, тот закурил, взвесил кисет на руке и,
не спросив, отсыпал в горсть табаку. Яшкин неторопливо, безразлично жевал,
двигая скобками санок, ловко, издаля кидая пластины нарезанной луковицы в
узкий, простудой обметанный рот. Поел, поискал кого-то глазами, дернул за
ноги с верхних нар двоих храпящих новобранцев, велел принести воды. Сверху
грохнулись два тела. "Че мы да мы?" - заныли парни и, брякая посудиной,
удалились. Дверь казармы тяжело отворилась, сделалось слышно ширканье пилы,