"Виктор Астафьев. Стародуб" - читать интересную книгу автора

нарушил, - казните, но в лесу бросать человека никакой закон не дозволяет.
Да и голод его туда погнал. Голод! Разумей это. А-а, где тебе! Ружье дашь
или нет?
- Заладила: ружье, ружье! Чего ты с ним, с ружьем-то, делать станешь?!
Это ведь не помело! - недовольно брюзжал. Култыш. - А что касаемо голода,
так я тоже не без сердца, хоть и пням молился. Но он опередить меня решил,
покорыститься на беде людской. Вот и кукует теперь в лесу.
Култыш натянул засохшие ичиги, проверил в патронташе заряды, забрал
свою суму и двинулся со двора. Клавдия догнала охотника возле ворот,
сдернула кожаную суму с его плеч.
- Куда без сухарей-то?
- Я без еды в тайге не буду.
Клавдия не слушала. Она пересыпала из своего мешка сухари в суму
Култыша, бросила узелок с солью, смягчилась:
- Ну, с богом! - Хотела еще что-то добавить, да отвернулась. - Ступай
уж! Бабий язык и бабьи слезы в деле не помеха...
Култыш скосил на нее светлый глаз, чуть покачал головой на прощанье и
спустился к речке.


* * *

Он пришел на серебрянские солонцы лишь ему ведомой дорогой, потратив на
переход от Оньи часа два, не больше. И все время дивился он на Клавдию.
"Гляди, как она расходилась! Гляди, какими словами оглоушила! Баба она
справедливая. Пожалуй, справедливей ее и не встречая никого. Только покойный
отец..."
Долго стоял Култыш среди обезображенных солонцов, навалившись грудью на
палку, насупив усохшее лицо, и, наконец, горестно выдохнул:
- Враг, ты и есть враг! Покойник-батюшка зряшных слов не говорил. И
понапрасну тебя жена защищает, по слабости своей бабьей...
Собрал Култыш изъеденные горностаями кишки мараленка, унес подальше и
закопал. Кострище тоже убрал, все до уголька. Неторопливо намял в пригоршни
семян морковника, побросал их на выжженную плешинку.
Ночевал Култыш уже далеко от солонцов.
Дождь смыл следы маралухи и человека. Но охотник по каким-то лишь его
глазу приметным следам отыскал первую остановку Амоса. Утром вскипятил
чайку, размочил сухариков, посолил варево покруче и выхлебал.
В тайге стоял туман, первый в нынешнее лето. Все - и лес и земля - уже
вдосталь напилось влагой. Тайга дышала спокойно и глубоко. Дым от огонька
стелился низко, головни чуть слышно шипели и пощелкивали. Пихтач посизел от
сырости, на колючих ельниках, на самых макушечках остроносых шишек дрожали
крупные капли. С длинных игл кедровника, духовитых и мягких, скатывались
росные дробинки в седой мох. Лиственницы распушили мягкие зеленые кисточки и
сомлело замерли, боясь шевельнуться. На мхах бездымно горели кисти брусники,
и сплошь пятнали землю блестящие от росы, разноцветные грибы сыроежки. Покой
в тайге. Благость!
Култыш остатками чая залил огонек, с кряхтеньем просунул руки в лямки
сумы и двинулся дальше, шаркая ичигами, мокрыми от росы. Иногда он
останавливался, наклонялся и, точно читая какие-то письмена, в силу