"Виктор Астафьев. Стародуб" - читать интересную книгу автора

стародавней привычки вел разговоры с самим собой:
- Эх ты, охотник - горе луково! Вот ты лежал, а вон в ста саженях
корова. Она тебя все время видела, а ты ее нет, потому как глаза тебе дадены
завидущие и оттого незрячие. Медведя бы на тебя стреляного, на сукиного
сына. Он бы у какой-нибудь колодины сгреб тебя, показал бы, как с открытым
хлебалом зверя преследовать...
В том месте, где Амос хватал недозревшую бруснику горстями, Култыш на
минуту задержался и укоризненно покачал головой:
- А зеленцу-то не надо бы ести, лучше бы в кипяточек ягоду бросить, а
разумней того - марьиного корешка выкопать - это ж наипервейшее средство от
живота... Эх, люди! Где вы взросли?
Здесь же, на брусничнике, Култыш спугнул выводок рябчиков и, чтобы не
разогнать их совсем, рассуждал уж молча: "Вот и птица возвертаться в тайгу
стала. Жизнь-то, она непоборима, не-ет, брат, ее не застрелишь, не выжгешь
огнем-полымем. - Охотник приложился, сбил из ружья молоденького рябчика,
припавшего к сучку. - И похлебку нам тайга-матушка сподобила".
Совсем близко чифиркнула рябчиха, собирая рассыпавшийся выводок. Култыш
сказал ей:
- Все, все, боле не трону. Боле мне не надо!..
Было еще рано, и вполне хватило бы времени до темноты минуть перевал,
но, видно, устал таежный бродяга. Приготовил он дровец на ночь, под бок
пихтовых лапок набросал, портянки возле огня погрел, обулся и долго лежал
возле огонька, посапывая трубочкой.
Думал. В дремоте, как в крупноячеистой мереже, путались, лезли одна на
другую видения разные: вот отец Фаефан Кондратьевич манит, зовет. Он в
последнее время почему-то чаще и чаще всплывал перед Култышом. Должно быть,
свидятся скоро.
Пригрело ногу, накалился кожаный ичиг. Не открывая глаз, отодвинулся
Култыш. Клавдия выплыла из зыбучего сна, молодая, в белом платье, со
стародубом, уронившим голову. Такой, и только такой, она виделась ему
всегда. Ведь до самой той минуты, до ледохода, она была в его мечтах и
помыслах. Его нареченная... Наверно, тоже родились бы у них дети - двое. Два
сына. Нет, сын и дочь. Нет, лучше много сынов, много дочерей.
Тайга...
Утром Култыш едва разломался. Глянул на небо - светло. "Провалялся,
старый лодырь. Спешить теперь надо. Но должен же я чаю попить или нет? -
злился он неизвестно почему. - Без чаю куда я годен? Обессилею вовсе..."
Скипятил чайку с брусничником. Пил. А откуда-то издали смотрели на него
гневные глаза:
"Злопамятный ты!" Выплеснул чай Култыш, сердито бросил котелок в суму и
подался в гору.
За перевалом он наткнулся на лабаз, принюхался - мясо уже припахивало.
Он перетаскал маралиху в речку, смыл с нее слизь и, отыскав холодный ключ,
сложил все куски в воду. С собой он не взял ни одного куска, а только хитро
усмехнулся, поцарапав рогулькой левой руки переносье. Пошел вниз по речке.
Возле черемухи с меткой вынул из воды большой кус вымытого до белизны
мяса и буркнул:
- Чего, Амосушко, тяжко краденое-то?
И снова сердитый голос, рядом, за деревьями, совсем близко: "Голод его
погнал, голод! А-а, где тебе..."