"Виктор Астафьев. Стародуб" - читать интересную книгу автора

Приближался вечер. И эта наползающая со всех сторон темень сдавила,
стиснула Амоса. Он воздел руки к небу:
- Уверую! Навсегда уверую! Только помоги!..
Глухо и равнодушно шумела тайга.
Шум ее вместе с темнотой надвигался на человека. Вспомнил он что-то и,
уже обращаясь не к небу, а к этой зловеще настороженной тайге, запричитал:
- Тятя! Тятенька! Прости меня, окаянного! Про-сти-и-и! Фаефан
Кондратьевич, родимый, для деток, внуков твоих сердешны-ы-ы-ых! Култыш,
брательник, выручи! Тебе не первой за зло добром платить! Каюсь! Каюсь!
Каю-уу-усь! - Бился лицом Амос о шишкастый корень дерева, целовал его, а
тайга шумела все так же слитно и могуче. Она сомкнулась, вовсе затемнела, и
эта стена, из которой не было выхода, все надвигалась и надвигалась на
человека.
Сам не зная, что делает, подгоняемый страхом и жаждой жизни, Амос ночью
пополз куда-то и внезапно услышал голос родника. Он по-сумасшодшему, с
клекотом в горле захрипел, всхлипнул, заслышав этот живой голос, и рванулся
к нему.
Долго мочил голову Амос в холодной воде, облизывал стекающие на губы
струйки, соленые от слез, и трясся в покаянном плаче.
- Господи! Помог, помо-ог! Милостивец! Тятя простил!
Ружье и котелок Амос давно уже потерял. Холщовый, домотканый шабур
изорвал в клочья. В лохмотьях, в ичигах, раскисших от воды, свернулся
трясущимся комком возле живого родника и впитывал его сердцем, головою, всем
своим нутром, радовался его голосу, как ничему в жизни еще не радовался.
Шуршал дождь.
Было то тихо, то ветрено.
Сияло солнце и окатывалось за горы. Звезды протыкали ночь. Выплывала
луна с подтаявшим боком. Амос силился что-то вспомнить и не мог. Все
перепуталось, стерлось и поблекло в памяти.
Где-то за вершинами леса приходил и уходил рассвет, а он все лежал и
лежал, уже безразличный ко всему, даже к говору родника, лежал покорный,
смирившийся, то просыпаясь, то впадая в забытье.
С трудом открывая глаза, видел Амос над собой по-братски обнявшуюся
тайгу. И думалось ему, это она, тайга, не пропускает слабый шепот его до
неба, до спасителя. Это она душила его, забрасывая колючими холодными
лапами, и слой этих лап делался все тяжелей и толще, и втискивал он его в
землю, давил грудь, что каменная плита.
А лес все шумел, накатывал волнами, как бескрайное море-океан,
всесильный, неумолчный и вечно живой.


* * *

В тот день, когда на Вырубы наконец-то полил дождь и во всем - в
природе, в деревне, в людях - наступило благостное облегчение, Клавдия, не
глядя на Култыша, оказала ему:
- Надо искать самово. Култыш на это сердито отрубил:
- Я его в тайгу не посылал. - Схватил полушубок и подался на сеновал.
Как бы ненароком Клавдия забрела туда, выбрала из гнезд яйца, поправила
на жерди веники и снова заговорила, обращаясь к Култышу, который делал вид,