"Виктор Астафьев. Стародуб" - читать интересную книгу автора

давал по затылку малому - Изотке, который лез под руки, или вынимал из
лоханки лоскут моченой кожи и тянул его зубами, как резину.
После того как дочь уходила, Троха в дымину напивался, и тогда в окна
летели сапоги, ичиги, опорки:
- Нате... Сами починяйте! Заели жизнь мою и дочернюю, зипунщики
мохнорылые, под горшок стриженныя-а-а...
Вырубчане относились к Трохе, как и ко всякому поселенцу, с
высокомерной снисходительностью. Тем более что Троха даже иноверцем не был.
Он никак не молился. Словом, вовсе бросовый человечишка, ведь безверный, что
беспорточный, весь в наготе. Однажды мужики взялись было учить Троху
кулаками и палками уму-разуму и почтению к "опчеству". Больно уж он срамил
всех накануне, терпежу не стало. Но налетела Клавдия с топором, ворвалась в
толпу мужиков, и не разбегись они, пожалуй, кое-кто и несдобровал бы.
Что только сотворилось с бабой! Неслыханное дело - на мужиков пошла!
Дикой прозвали с тех пор Клавдию кержаки, утверждали, будто тронулась
она, и не раз интересовались, как это Амос до сих пор цел и невредим. Он
показывал костлявый кулак:
- Вот он, бабий ундер!
Бахвалился мужик. В душе он и сам побаивался "дикой" и никогда не смел
ее даже пальцем тронуть.
Будто в отместку кому, Клавдия привечала охотника Култыша и всем давала
понять, что был он и остался близкой родней. Амос ревновато следил за ними,
но виду не показывал, маскировался ехидными насмешками.
А Култыша, как он ни противился, влекло туда, где жила Клавдия. Себе же
он объяснял это тем, что в нем жила неистребимая любовь к памяти отца. Но
была, конечно же, была и другая причина. И чем больше тянуло его в этот дом,
тем реже он появлялся в селе. А если и появлялся, то стороной обходил родное
подворье, выпрашивался ночевать к другим хозяевам, чаще всего спал у Ионыча,
у перекупщика.
Не пустил сегодня Ионыч. Переломить себя пришлось. И вот теперь он
снова здесь и снова говорил с Клавдией. Амос узнает, будет подковыривать
его, нехорошо шутить над Клавдией. А может, и не будет? Годы ведь многие
прошли. Амос сохранился лучше Култыша. Но и его уже добрым молодцом не
назовешь, да и время вон какое страшное. До шуток ли?
Распахнулась деревянная створка. В огород ступил Амос. За ним Клавдия.
Сделался Амос еще суше и ровно бы в росте подался. Седина обметала голову
Амоса, как хрупкий ледяной припай темную полынью. Глубоко сидящие глаза
оплела сетка морщин, брови козырьком сунулись к переносью. Большой кадык в
синеватых жилках, шея тонкая, будто у мальчика.
Хозяин подал руку, крепко давнул пальцы Култыша и пристроился рядом с
ним. Охотник отодвинулся, озадаченно покашлял.
- Чего в избу не идешь? - спросил Амос, протягивая Култышу кисет.
"Поперешный" Амос курил, ел пряженики, коржики, стряпанные на дрожжах, и
даже пил самогон и бражку с хмелем, что у староверов считалось одним из
самых злых грехов.
- Да так вот, дошел до баньки и сижу вот, - забормотал Култыш.
Амос кинул на Култыша косой взгляд, облизал бумажку:
- Ладно уж городить-то! Ступай в избу, чай, не чужая. Култыш
засуетился, отыскивая суму.
- Я принесу, принесу, - обрадованно замахала рукой Клавдия.