"Виктор Астафьев. Зрячий посох" - читать интересную книгу автора Желаем всего, что принято в таких случаях желать, главное - не болеть
никому. И еще очень желаю, чтобы поскорее приезжали бы Вы. Ваш А. Макаров. Дорогой Виктор Петрович! Повидать мне Вас очень хочется, а поговорить прямо-таки нужда. Поскольку Вы решили еще побыть на лоне природы, подскочили бы мы к Вам денька на дватри, числа 23-го или 24-го. Если Вы не прочь от таких гостей (я и жена), то черкните, как к Вам попасть - маршрут: поездом или самолетом (могут не летать из-за погоды) и как добираться до Перми и из Перми? Я, конечно, уже все забыл. Ваши, наверное, уже в городе, тогда, конечно, все проще. Городской-то адрес я знаю. Ну, а вдруг там никого нет? Спасибо за журнал. Ваш А. Макаров. А время шло. Общение наше сделалось более дружеским, доверительным, и когда я приезжал в Москву, мы часто засиживались в тесном, вечно неубранном кабинете до глубокой ночи. Сидя на стуле меж окном и столом, заваленным подковообразно книгами разных мастей и разных авторов, в середине коих пещеркой темнело "рабочее место" критика, я слушал Александра Николаевича или рассказывал сам. Был Александр Николаевич не только славный рассказчик, но и слушатель редкостный, а хохотун, как и я тоже, совершенно отменный, и, нахохотавшись до слез, он, вытирая слезы с глаз, просил: "Ну, Вик Петрович, ну еще сказочку расскажите!" Все, что я ему рассказывал, он именовал "сказочками", и по мере того, как развивалась болезнь его, я старался избегать мрачных "сказочек", ибо кроме болезни ему много приносила огорчений и литературная среда, и свои Не скрою, да и нет надобности скрывать это теперь, меня не просто огорчало безалаберное "ведение дома", но оторопь брала от его неряшливости, запущенности. Две здоровые женщины в доме, молодой зять, брат, полный сил и энергии, родня толчется с утра до ночи, домработница, пусть и приходящая, а стены квартиры в толстом слое пыли, за портретами и картинами паутина, что колючая окопная проволока; окна давно не мыты, пол облупился, в квартире сумрачно, душно, на старом обшарпанном столе критика многолетний слой пыли; на полках книги не поставлены, а затиснуты, и если вынешь книгу - обратно не засунуть. Подоконник же и стол и без того завалены писчебумажным добром. Среди стола, в "пещерке" мерцала стеклом старая, в обсохших чернилах, школьная непроливашка и тут же валялась деревянная ученическая ручка с пером "Союз". Я в ту пору работал точно таким же "инструментом" и, посмеиваясь, сказал, мол, я-то что, а вот знаменитый критик - и допотопной ручкой "критикует"! На что Александр Николаевич отшутился: "А что? Вы думаете, если критик знаменит, так у него и мыслей знаменитых полно? Да у него, как и у вас, грешных, нету никаких мыслей. Вот и надеешься; пока макаешь ручку, она, треклятая, и появится..." В ту пору Александр Николаевич еще мог, как он выражался, маленько "клюнуть", а "фершала" ему это запрещали, и домашние блюли наказ "фершалов". Но по случаю моего приезда происходили некоторые вольности, нам с Толей братом Александра Николаевича - дозволялось раздавить одну на кухне. А Толя большой мастак по этой части, с утра уже поддатый, шарашится на кухне, чегонибудь опрокинет, прольет. Мы это в смех обратим, маленечко, совсем |
|
|