"Виктор Астафьев. Зрячий посох" - читать интересную книгу автора

вероятно, тоже свидетельствует о том, что критик я липовый - не интересуюсь
тем, что по мнению критической среды есть главный смысл ее существования.
А в Кемерово мне хотелось бы поехать. И предлагали. И я вроде
согласился. Да вот не знаю, как, выйдет ли?
Кланяйтесь супруге и семейству.
Ваш А. Макаров.
Дорогой Виктор Петрович!
Давно о Вас ничего не слышал - что, как, где? Конечно, я скотина, целое
лето собирался написать запрос и дотянул до поздней осени. Все завтра да
завтра. Но я что-то уж всерьез беспокоиться начал. Как здоровье? Семья? Что
с повестью? Очень о Вас стосковался. А вот до письма не добрался. Скажешь
жене - очень охота Астафьеву написать - и на этом успокоишься.
Лето прожил в Тарусе, занимался какими-то поделками, ничего путного не
сотворил. До чертиков надоели качания нашего литературного маятника, только
и думаешь о том, как бы проскочить промежду тик и промежду так.
Очень хочу, чтобы все у Вас было благополучно, и здоровье, и писалось
чтоб. Поздравительных праздничных писем я никогда не пишу, и не думайте, что
помню о Вас лишь в связи с наступающей годовщиной Октября. Черкните хоть
открыточку. У меня этим летом как-то все поочередно переболели, да и сам
немного поскрипел, но выправился.
Жена моя Вам кланяется.
Ваш А. Макаров.
Дорогой Виктор Петрович!
Очень я обрадовался, получив от Вас весточку. И не тому, что Вы читаете
мои статьи, придавая им преувеличенное значение, а тому, что "отыскался след
Тарасов". Я и не знал, что Вы больны, все думал, что вот был хороший человек
и куда-то запропал. Сколько раз хотел написать, да какой-то я вконец
раздерганный всякими обязанностями и обязательствами. Как у Вас с романом?
Что за болезнь Вас прихватила? Напишите, ради бога.
Желаю Вам скорей поправиться, желаю в новом году и вовсе не болеть, а
только писать и писать.
Ваш А. Макаров.
Тем временем я закончил повесть "Кража", и началось ее плавание по
журналам. Александр Николаевич, доругивавший "Знамя", но до конца дней
оставшийся его верным сотрудником и патриотом, подбил меня дать повесть для
прочтения в "Знамя", и хотя я чувствовал, что повесть не их "профиля" и что
сам же Александр Николаевич испереживается, когда повесть отвергнут, все же
рукопись в этот журнал дал, а так как там была, да, кажется, и сохранилась
привычка читать рукописи "снизу доверху", то есть почти от уборщицы начиная
и главредом кончая, то вот и читали мою повесть долго, и любезно вернули, и
я оказался с нею в "Новом мире", где "Кражу" чуть было не опубликовали. Да
ведь судьба рукописи та же самая, что и человеческая судьба, - извилиста,
прихотлива, часто зависит от "привходящих" обстоятельств. Словом, все же
дело с "Кражей" завершилось благополучно, и "мое сердце успокоилось"
журналом "Сибирские огни".
И те же журналы, которые "мурыжили и тянули резину", дружно
откликнулись на опубликованную повесть хвалебными статьями, как бы извиняясь
перед автором за свою нерешительность и редакционную рутину.
Однако Александр Николаевич на "Краже" не успокоился и, зная, что я
впервые был напечатан в толстом столичном журнале, не в каком-нибудь, а в