"Виктор Астафьев. Звездопад" - читать интересную книгу автора

но дальше вершка дело не пошло - обкорнали. Ну а потом армия, форма
двадцать, суровые порядки. Одним словом, лишь в госпитале наступила
некоторая вольность. Я забыл сказать еще вот о чем. В этом госпитале я лежал
недавно. В него я был переведен из армейского госпиталя, где и начал
отращивать чуб.
Госпиталь этот именовался не то нервно-патологическим, не то
нервно-терапевтическим. В общем, нервным. А у меня на руке были перебиты обе
кости и нерв. Вот его-то и вылавливали доктора, пока я лежал под наркозом.
Говорят, связали, но пальцы все равно не шевелятся. Рука совсем-совсем не
болит. Она висит, ровно чужая. Пальцы на ней усохли и пожелтели. Мертвая
рука.
Что я буду делать после госпиталя? Как жить? У меня единственная
профессия - составитель поездов, и семь классов образования. Чтобы работать
составителем, нужны обе руки.
"А, наплевать! Не один я такой! Не пропаду! Не так страшен черт..."
Мне надо выбраться в коридор, ну просто позарез надо. А рука, глаз,
нога - это все пустяки. И то, что я в одном белье, - тоже пустяки. Я обернул
одеяло вокруг бедер, как римский патриций, и вот в такой юбке щеголяю. Все
ребята ходят в таких же. Так прилично, не видно аккуратно завязанной бинтами
прорехи, и теплее, и вообще удобно.
Главное - это моя прическа, мой, можно сказать, единственный козырь.
Говорят еще, что я веселый и беззаботный парень. Очень веселый. Да, я люблю
пошутить, знаю всякие там присказки. Парубок, словом!
Уверен, что, если бы Лида поговорила со мной еще раз, я бы такие вещи
ей рассказал из книг, про фронт и про тому подобное, что она сразу бы
сомлела и взоры ваши и вздохи наши слились бы воедино!
Где я это вычитал? Сильно написано!
Вот я и в коридоре. Вспотел. Прислонился к стене. Горит всего одна
лампа. Электростанция в Краснодаре еще не восстановлена. И вообще город
живет еще трудно - это я знаю но разговорам.
В дальнем конце коридора наша "культурница" Ира беседует с раненым.
Судя по всему, намечает план культ-мероприятий. Я начал продвигаться вдоль
стоны, к этой парочке. Раненый с сожалением выпускает руку собеседницы и
досадно смотрит на меня. Я же на него не смотрю. Мне не до него. Я хотел
спросить у Иры, дежурит ли сегодня такая тоненькая сестренка с огромными
глазами, у которых белки блестят, как фарфоровые, и повыше черной завязки
дышит ямочка, а спрашиваю совсем про другое:
- Ирочка! Который час?
Удивленная моим игривым тоном, Ирочка пожимает плечами, давая понять
тем самым своему собеседнику, что она ничего общего с этим солдатишкой в
юбке не имеет, и говорит мне время. Я еще полюбопытствовал: когда завтра
откроется библиотека? Ирочка уже сердито ответила, что в послеоперационную
палату она сама принесет книги и, кроме того, доложит главврачу, как я
шлялся без разрешения по коридору.
- Что ж, валяй! - вздохнул я и отправился в свою палату. По пути
заглядывал во все открытые двери.
Будто через нейтралку "за языком" к противнику крался я к своей койке
по нашей, глухо затемненной палате, и все же за моей спиной раздался внятный
шепот:
- И кто там оно ходит? Хлебом, винам просит? - Рюрик! Ну, не скроешься,