"Виктор Астафьев. Звездопад" - читать интересную книгу автора

- Пече, доктор, ох, пече...
- Шов рубцуется нормально. В палату выздоравливающих! Она у нас самая
холодная. Чтоб не пекло! - Что-то неприятное, свойственное только докторам и
веем тем, кто может беспрепятственно властвовать над людьми и распоряжаться
их судьбами, появилось в голосе Агнии Васильевны. Я ее такую не любил,
боялся и потому затаился под одеялом и не дыбился уж ей встречно.
- Та як же ж?.. Та ж болыть! И так пече. Так пече... - ныл мой сосед.
Но Агния Васильевна ровно бы и не слышала его. Сдернула с меня одеяло,
послушала, велела показать язык.
- Покурил?! - Я опустил покаянно голову. - Разве от хлороформа мало
обалдел? Могу добавить!
- Н-не! - испугался я. - Ну его! Что-то похожее на улыбку тронуло сухие
губы Агнии Васильевны, и пенсне сверкнуло приветливей.
- Ходить когда разрешите? - осмелел я.
- Сие зависит от тебя. Будешь смирно лежать - скоро, прыгать станешь -
полежишь.
"Зависит, - раздражению повторил я про себя. - Ну, зависит если, так
полежу смирно. Не жалко".
Больше никакого разговору в палате не было. Деловито и молча закончив
обход, Агния Васильевна удалилась из палаты и, комкая в руках фонендоскоп,
что-то на xoдy раздраженно сказала старшей сестре. Та плаксиво скривила губы
и отвернулась.
Афоня Антипин накрылся с головой одеялом и лежал плоский, неслышный,
будто и не было никого под одеялом.
Старшина Гусаков залез рукою под себя, шарил где-то в тяжелых гипсах
или под гипсами, выудил из недр кровати плоскую грелку, брезгливо выплеснул
в плевательницу лекарство из мензурки. Грелка заскрипела коровьим выменем,
захлюпала влагой, и по палате угарно поплыл запах самогона.
- Афонь! Афонь! - потянул с Антипина одеяло старшина. - Тяпни для
сугреву, а? Тяпни!..
Антипин не отзывался. Старшина опрокинул одну, другую, третью мензурку
в себя, попробовал еще выдавить из грелки чего-нибудь, но больше даже не
капало, и тогда он сдавил мензурку в руке так, что она хрустнула, и из
пальцев старшины кровь брызнула на постель. Старшина, не замечая крови,
мрачно матерился и спрашивал: где и как еще самогонки достать? Но этого
никто не знал и никто, кроме старшины, находящегося в недвижном состоянии и
все же умудряющегося через нянь добывать горючку, сделать такое не сумел бы,
таланту не хватило бы, и, как бы оправдываясь за эту нашу бесталанность,
Рюрик угрюмо сказал:
- Руку обрезал.
Старшина глянул на руку, досадливо бросил: "А!" - и стал обмывать ее из
графина над плевательницей.
Я не смог пролежать, как было ведено, и двух дней. Однажды вечером я
потихоньку поднялся и, придерживаясь за спинки кроватей, побрел к двери.
Перед тем как подняться, я долго глядел в зеркало и любовался прической -
больше-то нечем было любоваться.
Я и забыл оказать, что с тех пор, как окончательно очнулся от наркоза,
я занимался только своей прической. Случилось так, что до этого у меня
никогда не было прически. В деревне бабушка меня стригла наголо ножницами; в
детдоме всех нас чохом обрабатывали машинкой. В ФЗО я пытался отпустить чуб,