"Мигель Анхель Астуриас. Зеленый папа (Роман) " - читать интересную книгу автора

пожаловаться на хворь как-нибудь еще, не только свистом во время работы - по
одному признаку трудно о чем-нибудь судить. Ни пинки, ни ласка не помогли:
после запуска она тотчас таинственно умолкала. Он чистил, налаживал,
продувал, подпиливал... - все тот же упрямый свист. Выбившись из сил, Мейкер
Томпсон прилег вздремнуть. После сьесты должен явиться турок. Турка
интересовало судно. Однако в таком состоянии, сломанное... Надо быть
идиотом, чтобы купить эту посудину. Продать ее - прогадать, говорит
трухильянец, но уж куда больше прогадаешь, если останешься - да и останешься
ли еще, - с этой разбитой тыквой. В общем, надо положиться на судьбу. Акулы
кружили одна за другой в синем стакане моря, застывшего под причалом. Кто
кидал там, внизу, огромные игральные кости, метавшиеся акульими тенями? Если
придет за ним та особа и если пароходик купят,быть ему банановым
плантатором. Если никто не придет и с турком не выгорит дело, - оставаться
пиратом на море.
Кто-то спросил с мола, когда он отчалит. Ответил, - что не знает.
Машина барахлит, сказал он так, словно говорил с просмоленными сваями
причала, где стоял " тот, кто спрашивал, или с акулами.
Вот спускается трухильянец. Показались его ступни, колени, набедренная
повязка, полы рубахи, рукава, плечи, голова в панаме из листьев илама. Он
принес письмо. Читать было некогда. Мейкер Томпсон едва пробежал записку
глазами. Уже слышался сиплый голос турка. С ним вместе пришло несколько
человек.
- Что с машиной? - спросил турок по-английски.
- По правде говоря, не знаю... - ответил Мейкер Томпсон.
- Ее посмотрят мои механики, они разберутся. Во всяком случае, дело
сделано. Вечером доставлю деньги. С рассветом выйдем на юг.
- Тогда, трухильянец, надо перенести мои вещи на берег...
- Пусть другой придет, тебя с судна уберет! - ворчал тот, сгребая в
охапку гамаки, ружья, оленьи шкуры, мешки с одеждой, лампы, москитные сетки,
трубки, карты, книги, бутылки...
Последний солнечный луч огненной горчицей кропил бухту Аматике. Легкий
бриз шелестел в пальмах, словно гасил пламя на рдеющих стволах и кронах.
Высокие звезды, желтые маяки, черная плавучая тень берега над зеленым морем.
Нескончаемое дление вечера. Люди на молу. Черные. Белые. Как странно
выглядят белые ночью! Как черные - днем. Негры из Омоа, из Белиза, из
Ливингстона, из Нового Орлеана. Низкорослые метисы с рыбьими глазами - не то
индейцы, не то ладино, смуглые самбо, разбитные мулаты, китайцы с косами и
белые, бежавшие из панамского ада.
Турок уплатил ему звонкой золотой и серебряной монетой, они скрепили
подписями купчую, и поутру суденышко отплыло без пассажиров на юг, туда,
откуда прибыл Джо Мейкер Томпсон, лежавший теперь в гамаке под крышей ранчо
- без сна, без света, без тепла, - слушая, как бурными потоками низвергается
вниз небо, готовый выполнить все, о чем говорилось в письме, которое принес
ему помощник.
Свежий ветерок, звеневший в пальмовых ветвях, сквозь которые после
утреннего ливня сочилась вода, как сквозь старые зонтики, смягчал жар добела
раскаленного солнца. Поднимаясь все выше, оно заливало ртутной эмалью зыбкую
гладь бухты: поверху - для скользящего крыла чаек, ласточек и цапель, и до
самого дна - для зоркого глаза ястребов, сопилоте и пестроголовых грифов.
Банановый плантатор - такова его судьба. С аппетитом позавтракал он