"Мигель Анхель Астуриас. Глаза погребенных (Роман) " - читать интересную книгу автора

опустилась было она перед дверьми кабачка Консунсино. Но вот колымага
свернула в сторону, и в ушах зазвенело эхо, расплескавшись звякающими
кругами от железных шин; вокруг разнеслось галопирующее эхо ударов колес и
оковки о камень, отзвук свиста бича и поток ругательств, хулы и плевков. А
испанец все шмыгает и шмыгает носом, вытирая его своей худой, морщинистой и
костлявой рукой... Ужасная рука у Паскуаля-и-Эстрибо, даже вожжи, зажатые в
ней, толще. А ведь сколько раз сжимал он ее в дружеском рукопожатии. Теперь
же эта рука направила колымагу прямо на него, дона Непо...
Он вскрикнул... Чуть не проснулся... Что-то огромное и громыхающее
катило на него - он отчетливо слышал этот грохот, - постепенно приобретая
очертания повозки, которая, стремясь настигнуть его, летела, едва не
разлетаясь на куски. Колымага неслась на колесах, а может, и не на колесах -
казалось, парализованные, они все же вращались с головокружительной
быстротой. В вихре искр, словно вырывавшихся из кузнечного горна, невозможно
было различить лошадь, гнавшую изо всех сил. Колымага дико подпрыгивала,
лопалась упряжь, щелкали рессоры, что-то хрипело... Было похоже на ужасное
землетрясение...
Дон Непо почувствовал себя беспомощным. Спасения нет: ничего у него не
было, кроме велосипеда. Сотнями, тысячами ног он мог нажимать на педали, но
они не спасут его от гибели - быть ему раздавленным. Ничего у него не было,
ничего, кроме велосипеда, который мчался на бешеной скорости, и койка
скрипела, и подушка упала на пол, и простыня сбилась на самый край. Надо бы
свернуть с дороги на обочину. Но эта мысль мелькнула очень поздно, нет, не
поздно... Да, поздно... Вон там, в ущелье, между скалами, Паскуаль-и-Эстрибо
с ним покончит. А если бросить велосипед и спрятаться на дне овражка, уж там
его не достанет зловещая колымага? Но жаль велосипед, он бросит его только в
самом крайнем случае, если погоня настигнет... А пока надо бороться, чего бы
это ни стоило... Он двигал ступнями, коленками, плечами и даже головой - в
такт колесам, развертывавшим нескончаемый серпантин, в такт педалям, которые
крутились, будто загипнотизированные, в такт цепи, все время задевавшей
щиколотку. Упорно нажимая на педали, он чувствовал, что хрипящее чудовище
остается позади.
Неожиданно дон Непо затормозил, и ему показалось, что его бросило
вперед: он рухнул навзничь и инстинктивно прижал руки к груди. Умоляя,
умоляя того, кто хрипел: потише...
Дон Непо бросил руль. Мучившая его икота превратилась в джаз,
прерывистое дыхание - в жужжание электромиксеров, лязганье его зубов - в
звяканье алюминиевой и цинковой посуды в тазу, буги-вуги - в вальс... "Три
утра уж наступило"... "Руль!.. Руль!.." - кричал он, не зная, за что
ухватиться, как остановить завывающие вентиляторы, которые могли перебить
ему руки... "Руль!.. Руль!.." - хрипло откликалось эхо. Глаза вытаращены -
будто мыльные пузыри вздулись на волосатой физиономии. Грудь наполнена
ветром и шумом; он бессознательно двигал ногами по койке, нажимал на все
педали, на все педали, на все педали - надо сделать все от него зависящее,
чтобы колымага не раздавила велосипед с колесами, так похожими на
проволочные западни, круглые мышеловки, где мечутся и попискивают мыши,
напоминающие тех, что слышишь порой под скрипучей койкой, где он оставил
почти не тронутый завтрак...
Теперь роскошная карета - почти триумфальная колесница - следовала за
ним. Огромная, точно театр, позолоченная заревом пожаров, она мчится по