"Мигель Анхель Астуриас. Глаза погребенных (Роман) " - читать интересную книгу автора

Он еще раз переменил положение, и лачуга огласилась сопением, храпом и
каким-то бурчанием; бурчал, как кипящая на огне похлебка, которую варил он,
дон Непо, - старик, осужденный погибнуть под колесами повозки из-за своего
неуважения к "Платанере" и Кохубулям, Сотомайорам, папам, буллам и прочим
реликвиям. Вот-вот будет свершен приговор - над ним уже повисли и повозка, и
кляча, и морщинистый палач, раскачивающийся на ветру, как пучок жилок от
табачных листьев. Он покрепче зажмурил глаза, чтобы не закричать, но
смертная казнь миновала: не раздавили его колеса, не разорвали на куски,
экипаж пронесло над ним, пролетел, словно сова, и снова возник за несколько
шагов впереди, на этот раз уже похожий не на сову, а на какую-то
фантастическую колымагу, опустившуюся, как зловещая птица, перед дверьми
Консунсино.
("Совиииии...ще!.. Совииии...ще!.." - насвистывает внук... Послышалось
это деду или приснилось?.. "Совиии...ще!.. Совиииище!.. Эс-с-стриии... бо...
Эс-сстриии... бо!")
Он стиснул губы так крепко, будто хотел свистнуть во сне. Крикнуть
колымаге, что остановилась за несколько шагов от него, крикнуть, разбив по
слогам прозвище ее хозяина: "Эс-три-бо!.. Эс-три-бо!.."
И домой он вернулся совсем не из-за этого - разве может придавать
значение всем этим пустякам такой человек, как он, Непо, который каждодневно
бросает вызов смерти, встречаясь на дороге с чудовищно огромными,
много-премноготонными грузовиками, которыми движут сотни и сотни незримых
лошадиных сил и управляют рыжие гиганты. Правда, при виде их он сам себе
казался мертвецом, расстрелянным на рассвете, - однажды он признался в этом
своей красотке, которая теперь стала старой и безобразной и считалась его
кумой, и та ответила: "Как раз это я и хотела сказать, Понемо (так нежно
обращалась она к Непо с глазу на глаз - аи! - в доброе старое время)!.. Как
раз это я и хотела сказать!.. А почему тебе не быть убитым, мертвецом, если
ты выехал на рассвете и сразу же, у порога столкнулся со смертью?.. Вот так
и погибнешь, ни за что ни про что, и похоронят тебя... посеют твои косточки
в чистом поле или украсят твоей могилкой кладбище... Конечно, каждый умирает
по-своему, но такие самоубийцы, как ты, могут выбрать себе смерть по вкусу.
Однако у тебя, Понемо, даже для этого не хватит вкуса, как и тогда, помнишь,
когда ты бросил меня из-за Каифасии... Погибнуть на велосипеде - где это
видано! Был бы ты хоть молод, а то ведь... Что ж, придется заколотить тебя в
деревянный ящик, ежели, упаси господь, шмякнешься да навсегда и
вытянешься... Да, соберут твои косточки или просто-напросто вытрут
промокашкой то место, где тебя переедет одна из этих игрушечек, что
взваливают себе на горб целую скалу, превращенную в пыль и прах... Не так
ли, Понемо?" Сказала и раскинулась на постели... Эх, хороша была,
искусительница! А сейчас?..
И что за поганая нынче жизнь: порой увидишь ее во сне, но уж не такой
красивой, как в молодости, а такой, какой она теперь стала, - высохшей,
тряпкой. Одна шкура осталась. Груди опали. Развалюха. Никому и в голову не
придет ущипнуть ее теперь. Все зубы потеряла - правда, в этом повинен один
ловкий зубодер: чтобы побольше заработать, он опустошил ей весь рот, лечил
якобы от ревматизма, еще уверял, что иначе выпадут волосы, вот и
повыдергал... А теперь стала она его кумой.
Повозка испанца, то неподвижная, то катящаяся, преследовала его.
Крылатым хищником, зловещей птицей, совой с четырьмя когтистыми лапами