"Мигель Анхель Астуриас. Юный Владетель сокровищ " - читать интересную книгу автора

"... От озера осталась лужа, от старого дома - галерейка, от тогдашних
денег- ненужные монеты в пепле..."
Загадочные эти слова твердили рыбаки, чинившие сети. Они их слышали от
старших и повторяли, как повторял он сам, направляясь к галерейке, когда они
исчезли.
... Нищенская лужа...
Да, но больше он и не сказал и ничего. Ветер тряс деревья, словно
прибой бил о берег. День был светел, а ветер дул. В галерейке, где тоже
светало, он мог укрыться от ветра. Он увидел ее, окинул взором. От леса
поднималась тропинка к кирпичному полу, к тому самому месту, где лежал
скорпион. Когда он наступил башмаком на гада, кровь приклеила тельце к
плитам. Муравьи расчленили его и тащили кто куда, уносили скорпиона. Под
клейкой громадой, сплошь покрытой муравьями, двигались тысячи черных лапок.
Скорпион - драгоценная добыча, его хватает на всю зиму, он хорошо
сохраняется. Потому и спорят о нем муравьи, доходит даже до битвы.
Сокровище, иначе не скажешь! Наверное, те, кто его тащил, этого не знали. Их
дело - тащить поскорей, они и тащили, кто снизу, кто сверху, кто сбоку.
Мертвое чудище грозно шевелило лапами и хвостом.
Однако не только мальчик спасался здесь от ветра. Белые, влажные,
тяжелые бабочки искали спасения у стены и под крышей, залитой солнцем. Белые
крылышки осеняли похороны скорпиона, которого волокли муравьи и провожали
тысячи черных мошек; если носильщики отдыхали или сменялись, шествие
останавливалось.
У него свело ногу, когда, уперев носок в основание подпорки, он
отрешенно смотрел, как хоронят скорпиона по высшему разряду; тогда он
несколько раз опустил ступню на пол и ощутил не только мертвый груз башмака,
шлепавшего о кирпич, точно пустой кошель, но и какую-то щекотку, будто по
ноге поползли муравьи. Ползли они не сверху - он бил носком по плитам, - а
между мясом и кожей.
Носильщики бросили ношу у выхода с галерейки при первом же ударе
башмака, кишевшего муравьями. Другие муравьи убежали, только мошки летали в
теплой дымке, благоухающей сохлым дубовым листом.
Он притворился, что ничего не видел. Цепочки муравьев на зелени склона
сплетались в траурные сети, в нити невода, сплетались, расплетались, не
запутывались.
Нищенская лужа. С галерейки ее не видно, хоть вытянись вверх, хоть
залезь на подножие подпорок. Лучше бы ему уйти с рыбаками. Он шел бы там, с
ними, молчал, слушал журчание воды в прожилках мясистых листьев и белых или
лиловых цветов, похожих на озерных бабочек. Он плыл бы там, внизу, и думал о
галерейке. Взмахнув рукой, он отпугнул муху. Стебель тростника он уже не
сосал. Он думал. думал... Мысли сладостны, они пропитывают сахаром череп,
мухам по вкусу их неощутимый, но совсем настоящий мед. Медленно взмахивая
рукой, он отгонял мух.
Почему нельзя сразу плыть по Нищенской луже с рыбаками и смотреть на
галерейке, как муравьи снова волокут, хоронят скорпиона?
Нельзя, а в мыслях- можно; он может думать здесь, что сидит там, у
воды, гонимой ветром, благоухающей серебром и сладостной, словно земля под
паром. Касаясь подпорок, он видел, как зелень леса превращается в воду,
спящую среди бананов с острыми кинжалами листьев, огромных сейб, колючих
смоковниц.