"Виктор Авдеев. Моя одиссея (рассказы) " - читать интересную книгу автора

Сочинить роман - это ж не диктант написать. Там учитель сверяет тебя по
мужскому и женскому .роду и ставит единицу. А тут ты можешь написать "козел"
через фиту: наборщик будет составлять книгу и все выправит. Писатели, брат,
они сами педагогиков под каблук. Понял? Стервец буду! Сочинит книгу, а
педагогик ею в классе начинает сопляков мучить. В старое время, до
революции, писатель считался почти как царь. Думаешь, брешу? Вот народ
дождется, когда писатель сыграет в ящик - и памятник ему строит. Это, брат,
даже повыше, чем быть художником.
Литература начинала нравиться мне все больше: может, теперь не надо
поступать и в семилетку? Я с нетерпением ждал ответа из журнала, весь
истомился. Дядя Шура несколько дней не появлялся в изоляторе; пришел он
оживленный, в неизменной бекеше, смушковой шапке и прямо с порога объявил,
что рассказ в журнале понравился. От смущения я не знал, что делать, и стал
закуривать. Однако, наученный горьким опытом, молчал, ожидая, когда
воспитатель заговорит о печати и гонораре.
- ...Понравился, - продолжал дядя Шура, снимая перчатки. - Только,
понимаешь ли, Виктор... рассказ не подходит "Другу детей" по теме. Советской
общественности уже не интересно читать о том, как беспризорники зайцем
раскатывают на экспрессах, воруют. Об этом много было сказано в свое время
и... не хуже твоего. Теперь читатель требует книг о том, как бывшие воры
перековываются в честных людей. Вот, например, в семи километрах от
Харькова, в Куряже, Макаренко организовал трудовую колонию с весьма
своеобразным режимом. Мы тебя можем перевести туда, и редакция совершенно
уверена, что со временем - ну, так через годик - ты сумеешь дать нам
интересный очерк о ней. Как ты на это смотришь?
- Да никак! Опять сочинять? Ну нет, дураков теперь мало! Уж если за две
недели моя тема вдруг потеряла злободневность, то что же случится за тот
год, который я проживу в колонии у Макаренки? Может, к тому времени
советская общественность заинтересуется африканскими львами, так мне их тоже
изучать?
Мы переглянулись с Колдыбой Хе-хе-хе, и он подытожил:
- Все интеллигенты из редакций паразиты. Разве они допустят хоть одного
золоторотца пролезть в честные фраера?
- Допускали, - улыбнулся дядя Шура.
- Кого?
- Всех, кто добивался этого упорным трудом. Максима Горького,
Свирского, Шаляпина.
Опять Максим Горький? Кто же это, наконец, такой? Но чтобы не
показаться невежественным, я, как и всегда, промолчал.
- Это случайные случаи, - сказал Колдыба Хе-хе-хе, и по его глазам я с
удивлением увидел, что он действительно знал, кто такой Максим Горький.
Я решил расспросить его на досуге, да все как-то забывал, а потом стало
не до этого: ячейка Украинского Червонного креста и Друзей детей при
правлении южных железных дорог взяла меня из ночлежки. При прощании с
Колдыбой Хе-хе-хе мы обнялись.
- Все наши старые изоляторцы разлетелись,- сказал он, криво улыбаясь, с
наигранной бодростью похлопывая меня по спине. - Один я тут остался...
командовать симулянтами, "страдающими нутром". Ну, да заведующий обещал, что
скоро определит меня в завод. Еще, Витек, встретимся с тобой фраерами.
Очень тепло расстался я и с дядей Шурой; он подарил мне книгу Гарина